Петр Верещагин - Этюд в черных тонах

Он кидает свои поэмы на ближайший мир, и, куда бы они не упали, они запечатлеваются на самом твердом из имеющихся там материалов.

Он попросил не завязывать ему глаза, и магистрат, как ни странно, пошел навстречу осужденному на смерть. Разумеется, руки были крепко привязаны к столбу, а рот заткнут плотным кляпом – однако это уже не имело значения.

Он был готов к смерти и не боялся последних мук. Единственное, чего он еще хотел – увидеть своими глазами хотя бы начало того, к чему приведет гибель последнего из Одаренных.

Начало конца.

Это, кстати, было еще одной из причин, по которым он не воспрепятствовал действиям «охотников за колдунами», схватившим его девять дней назад. Он предчувствовал в будущем великую боль мироздания, и эту боль никак не могла бы вызвать его смерть. Лишь одно событие было достаточно трагическим, чтобы породить подобные чувства у Вселенной; и как бы его ни называли люди – Апокалипсисом, Светопреставлением, Днем Гнева или Черным Рассветом, – обозначало это только одно.

Конец.

Два палача, тщившиеся спрятать за капюшонами своих бесформенных одеяний охвативший их страх, бочком подбирались к сложенной вокруг его столба груде дров. Магистрат не пожалел средств: мало того, что поленья были исключительно из дуба, ольхи, ясеня и осины (препятствовавших, как считалось, проникновению и распространению черной магии) – они вдобавок были щедро политы лучшим лавандовым маслом, освященным самим Иерархом. Во всей вероятности, с целью побыстрее изгнать дух сожженного колдуна с места казни.

Он уже не испытывал холодного презрения к окружавшим его смертным, как то было когда-то; на презрение не было ни сил, ни времени. Кроме того, к чему презирать тех, кто действует в меру своего недалекого разумения? Распознать обман не в их силах, а чтобы освободиться от сковывающих их сознание пут, необходимо как минимум сперва осознать наличие оных…

Палачи остановились за две дюжины шагов до костра и, не сговариваясь, запустили горящими факелами в кучу дров, словно метая во врага свои последние дротики. Дерево занялось мгновенно, сладкий дым тут же пополз к его ноздрям.

Против обыкновения, пламя не встало палящим барьером, разделив смертника и зрителей. Оно подбиралось неторопливо, окружая его с боков и сзади, тогда как спереди огненные языки лишь лизали подол его черного балахона, не сорванного усердствующими инквизиторами (усердствовали они, впрочем, ровным счетом две секунды, пока трое помощников Дознавателя не испустили дух – и он, щадя их усилия и свое время, не признался во всем, что ему инкриминировалось)…

Огонь добрался до рук и ласково коснулся стягивающих их конопляных веревок. Стряхнув пепел, он некоторое время растирал занемевшие пальцы, почти жалея о том, что не имеет возможности немного развлечься паникой, начавшейся в толпе, а потом вытащил из рта изрядно надоевший кляп.

Пора: пламя уже начало пожирать книги, найденные в его доме.

Столько сил было затрачено на поиски скрытого в них знания… и все зря. Знание не приносит облегчения. Оно вообще может оказаться бесполезным или гибельным.

И часто оказывается.

Он щелкнул пальцами – и тонкая записная книжка в черной обложке сама раскрылась навстречу огню, обращая в прах его последнее творение…

Черные карты безмолвно кружатсяВ черном пасьянсе Судьбы.Черною кровью скрепляется братствоЧерной, бесплодной борьбы.В каменном зеркале черных виденийЧерный маячит уделТех, кто при поиске нужных решенийВышел за Черный Предел.

Время остановилось.

Спираль памяти, никогда не принадлежащая ни ему, ни его многочисленным предшественникам, взвилась разъяренной коброй, разорвав черный мешок контроля и самообладания, в котором находилась столько одиноких лет…

Первое посвящение.

Иногда именуемое Инициацией – впрочем, в основном теми, кто желает блеснуть своей эрудицией за отсутствием подлинных знаний.

Начало Пути, который индивидуален для всякого Посвященного, но в то же время – един. Первый шаг и первая кровь…

Черное пламя над черной гороюЧерною пастью висит.Черная речь чернотой небо кроет.Черная птица кричит…В черных одеждах и с черною книгойВ черных от боли руках —Черные знаки безжалостно выжгутТитул его: черный маг.

Он никогда не произносил этих рифм вслух, лишь мысленно. Запись в книжке была сделана его личным шифром, разгадать который, вероятно, не сумел бы даже его учитель, знавший его (тогдашнего) как облупленного.

Эти стихи не были заклятьем.

И тем не менее, они обладали странной силой, которую он чувствовал еще тогда, но не понимал до конца даже теперь…

Первый Страж.

Первое серьезное препятствие на Пути, первое настоящее испытание обретенных в долгих годах обучения знаний на практике. Первые успехи и разочарования.

И первый шаг к пониманию того, что конец Пути – это конец самого себя.

Черный дворец в центре черной равниныС черным провалом ворот.Черным мостом над Рекой Черных ДжинновПлавают семь черных нот.Черная флейта забытого богаПлачет о Черном Кольце.Черный Отряд за похищенным гробомСледует в черном венце.

Когда он слагал эти рифмы, он видел себя Создателем, всемогущим существом, способным одним движением бровей создать Вселенную из горсти праха или совершить обратное действие. Когда он записал их в свою книжку, стихи показались ему несколько претенциозными, издевательскими и высосанными из пальца. Но, когда книжка через некоторое время сама раскрылась на этой странице, чувство Всемогущества вернулось – и он понял, что сила кроется не только в точно подобранных словах-символах, расставленных в проверенном временем порядке…

Первое поражение.

Первая проверка способности трезво оценить неблагоприятную ситуацию и вовремя покинуть игру. Первая потеря и первая серьезная утрата. Первая зарубка на душе.

В черном котле кипит черное зельеЧерных, ушедших эпох.Скоро твое завершится веселье,Будь ты хорош или плох —Черная смерть не имеет привычкиЧерную метку давать;Все для ее черных стрел безразлично,Ей не дано выбирать.

Эти стихи, против обыкновения, он неоднократно читал вслух – и вердикт критиков был: «это слишком просто, чтобы быть гениальным, и слишком запутанно, чтобы считаться поэзией». Как ни странно, в чем-то он был здесь согласен с теми, кого обычно презирал.

Но эти рифмы представляли из себя нечто большее, чем эксперимент в области стихотворчества. Он только не знал, что именно.