Осколки обсидиана (ЛП) - де Бодар Альетт

Алиетт де Бодар

Осколки обсидиана

Я держал его в руке — смертоносный осколок обсидиана размером с половину ладони, его острые края все еще хранили на себе следы крови. По черной поверхности рябью пробегали зеленоватые отражения, а сам камень мелко дрожал, окруженный аурой, которая для меня была связана с загробным миром — в ней смешались кровь, боль и смерть. Мягко говоря, странно. В доме мертвого воина не ожидаешь подобных находок.

Я перевел взгляд на судью Масиуина, который стоял на расстоянии нескольких шагов, внимательно наблюдая за мной.

— Где вы нашли это? — спросил я.

Судья пожал плечами:

— Осколок засел в сердце, и довольно глубоко — нам со стражниками пришлось повозиться, прежде чем мы смогли его вытащить.

— Почему вы решили вскрыть грудную клетку?

Масиуин помрачнел:

— Тело выглядело так, словно смерть наступила от остановки сердца. Но соседи слышали крик. А когда мы раздели труп, то увидели слева на груди небольшое пятно крови, слишком маленькое для того, чтобы быть раной. Просто… метка. Что ты об этом думаешь, Акатль?

Я был жрецом бога мертвых. Я обряжал трупы, читал нужные молитвы и приносил положенные жертвы. А в тех случаях, когда смерть была напрямую связана с загробным миром — вот как сейчас, — я помогал советом судьям, таким, как Масиуин.

— Значит, обсидиан вошел прямо в сердце, почти не повредив кожу. Здесь не обошлось без магии, — я зажал осколок в кулаке.

Мне и раньше приходилось держать обсидиановые лезвия. На этот раз ощущение было неправильным — слишком гладкие грани, слишком много скрытой силы. Однажды так уже было, но…

— В нем заключена магия мира мертвых, но я не могу сказать, какая именно. Пока не могу.

Масиуин спросил:

— Хочешь увидеть тело?

Мы покинули двор и вошли в дом, где за трупом присматривали двое стражников.

Ничего необычного я не увидел. Тело лежало в спальне на тростниковой циновке, на лице застыло бессмысленное выражение, свойственное мертвым. На дальней глинобитной стене виднелось изображение Тескатлипоки, бога войны и судьбы, и его вечного противника, Кетцалькоатля, бога-создателя, покровителя знаний. В когтистой руке Тескатлипока сжимал обсидиановое зеркало, хранилище Его силы, а Его лицо исказилось от дикого хохота, словно смерть была для Него лишь развлечением. Кетцалькоатль стоял рядом с Ним, держа в руке череп. В Его глазах застыла печаль.

Стражники Масиуина вскрыли грудную клетку покойника, чтобы извлечь осколок: неровные разрезы отмечали края раны. В комнате пахло так, как пахнет в алтарной зале большого храма, пол которого покрывает высохшая кровь сотен жертв.

Кроме разрезанного на две части сердца, все остальное выглядело вполне обычно. Я не первый раз видел рассеченную грудь и кое-что знал о строении человеческого тела.

Масиуин сказал:

— Его звали Уитшик. Он был воином и пользовался уважением своего клана. Но мне неизвестно ничего, что объясняло бы осколок у него в сердце. Я надеялся, ты мне поможешь.

Он едва сдерживал нетерпение и беспокойство. Для него убийство с помощью магического обсидиана было чем-то непонятным, неведомой опасностью, вторгшейся в его жизнь. Для меня… Я не был знаком с покойным. Но подобный осколок я уже видел семь лет назад в груди Паяшина, моего ученика.

— Обсидиановый Вихрь, — при этих словах я ощутил в сердце холод. — Стражник, оберегающий границу между нашим миром и миром мертвых.

— Обсидиановый Вихрь? И с чего бы ему приходить сюда и убивать Уитшика?

Лицо Масиуина ничего не выражало, но в его голосе слышался страх. Наверное, он ждал, что я объявлю это убийство обычным преступлением, не имеющим ничего общего с загробным миром. Но нам не повезло.

— Скорее всего, Уитшик нарушил границу, — сказал я. — Каким-то образом стер ту грань, что отделят мир мертвых от мира живых.

Масиуин отвел глаза, не желая встречаться со мной взглядом. Он выглядел слишком обеспокоенным, даже если учесть всю необычность случившегося.

— Что ты скрываешь? — тихо спросил я.

После долго молчания он ответил:

— Он не первый, кто умер таким образом. Те случаи мы списали на остановку сердца. Как списали бы и этот, если бы соседи не услышали крик.

Услышанное мне не понравилось. Вихрь мог убить одного человека, но нескольких?

— Сколько человек так умерло?

— Еще двое. У них на теле была такая же метка, но до сегодняшнего дня я никак не связывал ее с причиной смерти, так что их просто похоронили. Они тоже были воинами, — добавил Масиуин. — Похта совсем недавно захватил своего первого пленника и сбрил детскую прическу. Итлани, первый из умерших, был текуиуа.

Текуиуа[1]. Тот, кто делает подношения. Не самый последний человек. Я раздраженно тряхнул головой.

— Три смерти.

— Да, и все жертвы — не простые крестьяне. Мне нужны объяснения, Акатль, и чем быстрее, тем лучше. Если они и в самом деле нарушили границу, я хочу знать, как.

— Не только ты, — мягко сказал я. — Если они сумели вызвать нечто из загробного мира, опасность грозит всем нам.

Я знал, что за чудовища обитают в мире мертвых: питающиеся человеческим мясом твари-из-тени, огромные птицы, пожирающие глаза людей, и уродливые двуногие создания, у которых вместо кистей рук росли когти. Мне становилось не по себе при мысли, что кто-то из них сейчас бродит среди людей.

Обсидиановый Вихрь убивал нарушителей границы, но на этом его обязанности заканчивались. Равновесие поддерживали жрецы и в особенности Хранители, которые не пускали чудовищ в наш мир.

Я вздохнул. Посмотрел на осколок обсидиана, который по-прежнему держал в руке. Обсидиановый Вихрь. После смерти моего ученика что-то во мне надломилось. Я больше не мог доверять Вихрю, который слишком легко сеял смерть.

И все же… и все же я был жрецом бога мертвых, что налагало на меня определенные обязанности.

— Я вызову Обсидианового Вихря, — сказал я. — Посмотрим, что Он скажет.

— Хорошо, — ответил Масиуин. — А я пороюсь в записях. Возможно, найду что-нибудь интересное.

Он двинулся было прочь, но передумал.

— Совсем забыл, — он подозвал к себе одного из стражников и что-то забрал у него. — Это мы сняли у него с шеи.

Масиуин протянул мне небольшую нефритовую подвеску с двумя выбитыми на ней глифами.

— «Четыре» и «ветер», — прочел я вслух. — День его рождения?

Масиуин покачал головой:

— Согласно записям, он родился в первый день Кролика.

— Странно.

На выходе из дома мы расстались; Масиуин вернулся в суд, а я направился к себе в храм. Идя по заполненным людьми улицам — здесь можно было встретить кого угодно, от воинов в уборах из перьев до скромных крестьян в одних набедренных повязках — я размышлял о предстоящем ритуале вызове.

Мне совсем не хотелось его проводить.

Жрецы смерти не селятся рядом друг с другом. По переулкам Кольуакана разбросано немало храмов, похожих на мой, с такими же невзрачными фасадами. В каждом из них одинокий жрец ждет скорбящих родственников. Иногда вместе с ним ждет ученик, постигающий наше ремесло под руководством наставника. После смерти Паяшина я учеников не брал.

Вернувшись в храм, я положил осколок на низкий столик. Время близилось к полудню, и высоко поднявшееся солнце порождало на поверхности обсидиана все новые отражения, отмеченные касанием смерти: образы воинов, бесславно умирающих от старости или болезни, вдали от поля боя, или женщин, хватающихся за грудь и падающих с искаженным от боли лицом.

Загробный мир. Обсидиановый Вихрь.

«Четыре» и «ветер». Если это не дата рождения убитого воина… остается только одно объяснение.

До того, как возник наш мир, было еще четыре мира, четыре эпохи, и каждая из них получила название по своему последнему дню. Бог-создатель очередного мира становился солнцем в небе, подателем тепла и жизни. У каждого солнца были свои почитатели — до тех пор, пока боги, утомившись, не уничтожали свое творение.