Кто откроет эту дверь? - Орестов Владимир

Annotation

В самом центре Петербурга в старой гостиной стоит хрустальный гроб…В сарае на даче поселяется новый жилец со странными привычками…На чёрной лестнице типичного панельного дома поджидает смерть…В старом парке ожившие декорации пытаются сотворить чудо…Сборник рассказов разных лет и жанров.

Владимир Орестов

Кто откроет эту дверь?

КотоФей

Шины

Хозяин

Эль Диа де Муэртес*

Гранит

Сквозь стену

Барсик

Мы с вами встречались…

Тигр и Лев

Вторая Волна

Владимир Орестов

Кто откроет эту дверь?

Кто откроет эту дверь?

Публикация: сборник "Удивительные истории о любви", АСТ, 2019, ISBN: 978-5-17-114804-1, редактор: Полянина Евгения Игоревна

В коридор выходит четыре двери.

Одна — ведёт на кухню.

Вторая — в спальню.

Третья — в туалет.

Четвёртая же практически всегда закрыта.

Иногда я захожу туда — в комнату без единого окна — подметаю пол, протираю хрусталь.

После — обычно напиваюсь, уж больно тяжело мне находиться там.

Словно в склепе.

Хотя почему словно?

У Ани зелёные волосы с фиолетовыми прядями и ветер в голове.

Я искренне уважаю людей, у которых он дует без употребления чего-либо.

Думаю, именно благодаря этому ветру Аня верит мне.

Верит в то, что видит в замочную скважину.

Верит в моё существование.

Она не живёт постоянно со мной, но приходит часто, возможно даже слишком часто. Я ей не препятствую, потому что знаю, вскоре и она уйдёт. Навсегда. А я останусь здесь, на посту у закрытой двери.

Аня дёргает ручку и тянет дверь на себя.

— От себя, — комментирую я. Те, кто бывали здесь до Ани, тоже совершали эту ошибку. И тоже долго не могли поверить, что эту дверь невозможно открыть.

В комнату могу заходить только я и только тогда, когда в квартире никого нет. Кто-то же должен протирать хрусталь?

Спустя десять минут Аня сдаётся и замирает на корточках, глядя в замочную скважину.

— А она… жила здесь… тогда? — спрашивает Аня. — В этой квартире?

Я качаю головой:

— Нет, конечно. Это же старый доходный дом — один из худших в городе, если быть честным. Здесь жили люди попроще — мастеровые, рабочие, кузнецы — мой взгляд падает на фотографию на стене. Бородатые лица улыбаются мне сквозь столетие. — Она жила в особняке за Литейным, рядом с Козьмой и Дамианом.

Аня косит глаза в сторону — она всегда делает так, когда не понимает, о чём я говорю.

— Церковью Святых Козьмы и Дамиана.

Ноль реакции.

— Лейб-гвардии Сапёрного батальона.

Ноль превращается в отрицательную величину.

— Её взорвали в пятьдесят седьмом. Там теперь метро.

Аня кивает, а я глупо улыбаюсь, стоит мне произнести последнее слово. Ну что тут можно сказать — я действительно люблю метро.

Больше, чем метро, я люблю только горы. Но я их очень давно не видел.

По утрам Аня любит курить на кухне, накинув мою куртку с надписью «Санкт-Петербургский метрополитен». Я не возражаю — мне нравятся, как она в ней смотрится. А когда я веду поезд по тоннелю, запах духов нет-нет, да и напомнит мне прошедшую ночь.

— Ты же был не один? — внезапно спрашивает Аня, небрежно туша сигарету. Я тянусь рукой к пепельнице и затаптываю пальцами дымящийся окурок.

Когда пауза становится совсем неприличной, я всё же отвечаю:

— Нет, конечно. Революция. Война. Жизнь.

— Они все… умерли? — Аня не видит или же не хочет видеть, что мне не нравится об этом говорить.

— Нет, — качаю головой. — Не все. Один — в Африке, алмазы добывает. Двое уехали в девяностые — на Урал, строить… тебе говорит, что-нибудь название Ямантау?

Аня пожимает плечами.

— Неважно. Это… бункер глубоко-глубоко под горами. Может, они остались там, не знаю…

Остались — во всех смыслах, — думаю я про себя.

Аня смотрит на часы, спохватывается и убегает. Её кеды топают по лестнице. Я смотрю на фотографию на стене в прихожей. Бородатые лица улыбаются мне сквозь столетие.

— Зачем. Ты. Это. Принесла? — я говорю по слогам. Мне неприятно даже смотреть на эту упаковку — с бессмысленными ятями и завитушками. Но больше я боюсь, что запах каким-то образом проникнет через плотно закрытую дверь.

— Это вкусно! — возмущается Аня. — И натурально!

— Ты знаешь, из чего это делается? — Выхватываю у неё из руки картонную коробочку и швыряю в открытую форточку.

Аня краснеет. Аня выдыхает. Аня раскрывает рот, вероятно, чтобы сказать что-то нелицеприятное, но тут до неё доходит.

— А-а-а… — тянет Аня. — Да… точно. Это же пастила…

Я часто киваю.

— А пастилу делают из… То есть, — Аня выглядит удивлённой, — на самом деле всё произошло из-за пастилы?

— А ты что, думала, в сказке живёшь? — Я отражаю Анину улыбку, как старое, потрескавшееся зеркало. — Ей подсунула её торговка на Мальцевском рынке, — добавляю я, но Аня уже меня не слушает — последнее время она не любит говорить о комнате без окон.

Аня делает вид, что целиком и полностью поглощена содержимым моего холодильника.

— Я очень хотела сладкого, а ты меня его лишил, — нарочито капризным голосом сообщает Аня. — Что мне теперь есть?

— Яйца. Колбаса. Огурец, — озвучиваю я, то, что вижу через её плечо.

— Овощи, хлеб и вино? — поворачивается ко мне Аня, и я морщусь.

Зачем она всё это читает? Неужели она не понимает, что всё давным-давно пошло не так, как написано? И никакого выхода не предвидится?

— Яйца. Колбаса. Огурец, — повторяю я. — И никакой пастилы.

— Но тарелки у тебя всё равно маленькие, — Аня оставляет за собой последнее слово.

На улице жарко. Гуляющий по квартире сквозняк распахивает дверь спальни.

Аня зачем-то закрывается одеялом и долго, не мигая, смотрит в коридор — на закрытую дверь, выходящую туда.

— Почему ты не уйдёшь? — спрашивает она, и то, что я слышу в её голосе, мне не нравится. — Почему ты не уйдёшь?! — повторяет она громче. — Ты что — самый глупый брат? Ты остался один. Все плюнули и ушли. Никто не придёт, — Аня уже кричит. — Никто не придёт, ты понимаешь это! Никто не откроет твою долбанную дверь. Никто! Так что, ты будешь сидеть здесь вечно? В маленькой вонючей квартире, в ожидании непонятно чего?! Я же вижу, что тебе всё осточертело, — она резко вскакивает с кровати и начинает одеваться.

Я лежу и смотрю в потолок.

— Или тебе нравится всё это? Сидеть сычом, глядя, как меняется мир, не старея, не взрослея, никуда не двигаясь?

Я могу ей ответить, что есть два вида старости — физическая и иная, но я молчу и смотрю в полоток.

— Нравится или нет?! — Аня, уже полностью одетая, нависает надо мной. Я отвожу взгляд в сторону.

Она резко дёргает меня за руку, так, что я чуть было, не лечу с кровати.

— Пошли! — кидает она в меня мою одежду. — Одевайся и пошли отсюда. Навсегда. Дойдём до вокзала и уедем. Вдвоём. Давай! Ну же! Пожалуйста, — добавляет она шёпотом.

Я молча скидываю с груди ком одежды.

Кеды выбивают ритм по ступеням.

Аня возвращается через неделю.

Врывается в квартиру в начале второго ночи, и я сразу же начинаю жалеть о том, что когда-то отдал ей комплект ключей.

Во-первых, в её руках топор, а, как известно, это не может значить ничего хорошего. Особенно в этом районе — между каналом Грибоедова и Мойкой.

Во-вторых, от неё сильно пахнет спиртным. Слишком сильно, учитывая её лилипутскую комплекцию.

— Ты её любишь? — кричит Аня и замахивается топором. Я делаю шаг назад, но даже не пытаюсь выхватить оружие из её рук.