Девочка и звезды - Марк Лоуренс

Марк Лоуренс

ДЕВОЧКА и ЗВЕЗДЫ

Книга Льда — 1

Перевод Александра Вироховского

Посвящение

Веренице английских учителей, которые не давали этому ученому забыть, что в школе есть чему поучиться

БЛАГОДАРНОСТИ

Как всегда, я очень благодарен Агнесе Месарош за ее постоянную помощь и обратную связь. Она никогда не стесняется высказать мне все, когда думает, что можно что-то улучшить или я немного ленив. В то же время ее страсть и энтузиазм делали работу над этой историей еще более приятной.

Я также должен поблагодарить, как всегда, весь персонал Ace за их поддержку, особенно моего замечательного редактора Джессику Уэйд. И, конечно, моего агента, Иэна Друри, и команду из Шейл-Лэнда.

Пролог

МНОГИЕ МЛАДЕНЦЫ УБИВАЮТ, но редко когда жертва не является их матерью.

Когда отец передал свое дитя жрице, чтобы та предсказала его судьбу, ребенок перестал кричать, зато завыла сама жрица, заполняя наступившую тишину.

Предзнаменования трудны и открыты для интерпретации, но если оракул, который касается вашего новорожденного, умирает мгновением позже, с пеной у рта, трудно, даже с материнской любовью, считать это хорошим знаком.

В таких случаях часто требуется второе мнение.

НА АЛМАЗНОМ ЛЬДУ за северными хребтами есть пустое место, где ветер плачет, хотя никто его не слушает. На всех этих милях есть единственная пещера, в которой живет ведьма. Вернее, она там существует, потому что в ней мало того, что можно назвать живым. Агатта ждет, больше ничего. С застывшей в жилах кровью она ждет, двигаясь только для того, чтобы расколоть лед, который образуется вокруг нее, и позволить ему упасть.

Отец и мать пришли, закутанные в тюленьи шкуры и меха хула, такие громоздкие, что их можно было принять за огромных медведей, пришедших с юга. Они положили перед ведьмой цену — соль, — а потом и младенца, запеленутого в шкуры.

— Идите, — проскрипела Агатта, двигаясь. Она понюхала воздух и нахмурилась, ее лицо потрескалось. — Настоящее. — Она посмотрела на ребенка ледяными глазами. — Для меня он пахнет настоящим. Такой тонкая грань между тем, что было, и тем, что будет, и все же в нем всегда столько всего происходит…

Ведьма подождала, пока родители скроются из виду. Она посмотрела на молчащего ребенка, чувствуя его розовость. Ее рука, напротив, была белой, со всеми признаками раннего обморожения.

— Что у нас тут? Маленькая капля тепла в холодном мире. — Агатта потянулась к ребенку, протягивая свои чувства в будущее и прошлое, как она всегда делала, ища корни, ведущие к семени, следуя через годы за ростком, ветвящимся в возможные завтра.

— Дай посмотреть… — Ледяная рука коснулась теплой кожи.

Мгновенно вспыхнул огонь. Яростный яркий огонь, пожравший замерзшую плоть.

Родители вернулись, настороженные, вызванные, скорее, не единственным пронзительным криком, а наступившей тишиной. Они вошли в пещеру, щурясь от темноты и морщась от вони горелого мяса.

Агатта стояла там, где они ее оставили, одна рука указывала на их ребенка, другая, которую она держала за спиной, еще тлела.

— Берите своего ребенка и уходите. — Ее голос скрипел, как торосы в то время, когда течет лед.

— А… а предсказание? — Отец, заикаясь, произнес эти слова, желая убежать, но зайдя слишком далеко, чтобы уйти без ответа.

— Величие, — ответила Агатта. — Величие и муки. — Пауза. — И огонь.

1

ВО ЛЬДУ, К востоку от Черной Скалы, есть дыра, в которую бросают сломанных детей. Яз всегда знала о дыре. Ее народ называл ее Ямой Пропавших, и она носила это знание с собой, как полуночный глаз, наблюдающий из глубины ее сознания. Казалось, вся ее жизнь прошла в кружении вокруг этой ямы во льду, а теперь она втягивала ее, и Яз всегда знала, что это произойдет.

— Эй! — Зин показал. — Гора!

Яз прищурилась в направлении, указанном ее младшим братом. На горизонте едва виднелось черное пятно, резко выделявшееся на белом фоне. Прошел месяц с тех пор, как пейзаж предлагал что-то, кроме белого, и теперь, когда она сама увидела темный пик, она не могла понять, как глаза Зина нашли его раньше ее.

— Я знаю, почему она черная, — сказал Зин.

Все знали, но Яз позволила ему рассказать ей — в двенадцать лет он считал себя мужчиной, но все равно хвастался, как ребенок.

— Она черная, потому что камни горячие и лед тает.

Зин опустил руку. Странно было видеть его пальцы. На севере, где обычно бродили Икта, все люди клана были настолько закутаны в шкуры, что почти не походили на людей. Даже в своих палатках они носили рукавицы в любое время, когда не требовалось выполнять тонкую работу. Легко было забыть, что у людей вообще есть пальцы. Но здесь, так далеко на юг, как только бывал ее народ, Икта могли ходить почти с голой грудью.

— Хорошо запомнил. — Яз будет скучать по младшему брату, когда ее бросят в яму. Он был ярким и свирепым — радость ее родителей.

— Значит, вы тоже ее заметили? — К ним подошел Квелл. У него не было саней, и он мог ходить вдоль линии, проверяя тридцать семей. Он кивнул в сторону Черной Скалы: — Я помню, какая она большая, но все равно всегда удивляюсь, когда мы приближаемся.

Яз заставила себя улыбнуться. Она будет скучать и по Квеллу, хотя в свои семнадцать лет он хвастался почти так же, как Зин.

— Всегда? — спросила она. Квелл был на встрече дважды. На один раз больше, чем она.

— Всегда, — кивнул Квелл, почти скрыв усмешку. Он на мгновение задержал на ней взгляд бледных глаз, а затем двинулся вверх по колонне. Он прошел мимо родителей и дяди Яз, которые вместе тащили лодка-сани, остановившись, чтобы обменяться репликами с ее отцом. Скоро настанет день, когда ему придется просить у ее родителей разрешения жить в палатке Яз. По крайней мере, он так думал. Яз беспокоилась о том, что может сделать Квелл, когда регулятор ее выберет. Она надеялась, что он окажется достаточно взрослым, чтобы принять эту судьбу и не опозорить Икта перед южными племенами.

— Расскажи мне о проверке, — попросил Зин.

Яз вздохнула и наклонилась к следам саней. Она, конечно, сто раз все рассказывала Зину, но и сама была такой же до своего первого путешествия к дыре.

— Ты пройдешь проверку. — Беспокойство Зина было пустяком, просто его рассудок включился сам по себе, потому что больше делать было ничего — только тяни сани милю