Чужой праздник (СИ) - Ломтева Анна

Чужой праздник

Пролог

2015

Я сижу на тёплом бетоне и думаю бессвязные, бестолковые мысли. Знаю, что можно сделать небольшое усилие, сосредоточиться, и все эти невнятные фрагменты выстроятся во вполне разумное рассуждение, образуют какую-никакую логическую цепочку. Но я не хочу делать усилия. Размышления никогда не были моим главным занятием, думать я в общем-то и не умею, и знаю об этом. Всё, что я смогу выстроить у себя в голове, уже кто-то когда-то думал. Уже кто-то чувствовал себя стоящим у двери, или у кромки воды, или что там ещё полагается представлять, когда тебе предстоит решиться и сотворить глупость. Значительную, отборную, опасную глупость, которая вполне может закончить твою бестолковую жизнь.

Я думаю: в конце часто вспоминают начало. Осенью весну, в старости — детство. Наверное, это естественная потребность нашего разума — охватить взглядом всю историю, придать ей цельность и законченность. С другой стороны, в реальном мире вокруг нас нет никаких начал и концов, если не считать отдельные жизни. И даже в них нет никакой законченности, если уж на то пошло.

Я отпиваю прямо из бутылки терпкий, сладкий сербский «Вранац» и не глядя передаю бутылку налево. Чувствую, как рука другого человека хватает чуть выше моей, ближе к горлышку. Море и берег такие красивые, что слезы наворачиваются (или это от вина я размякла?). Глаз не оторвать от огней на другой стороне бухты, где теснятся вдоль берега все эти закусочные и рестораны, и ещё фонари уходящего вверх по склону парка, и фонарики на яхтах, которых уйма в порту там, дальше. Я сижу на бетоне, бетон тёплый, в кроссовках песок, чуть обгоревшие плечи чешутся.

— Ты о чём думаешь? — спрашивает Тео.

— О том, что в конце всегда вспоминают начало.

Я чувствую движение воздуха слева от себя — Тео глотнула и протягивает бутылку назад. Беру её, тяжелую, литровую — какая удача, что есть «Вранац» в литровых бутылках! Огни уже заметно плывут у меня перед глазами. Я делаю глоток, и ещё один, а Тео говорит сквозь зубы:

— Какой ещё конец!

— Какой-то, — капля вина выбегает у меня изо рта и стремительно ускользает вниз, оставляя на подбородке и шее влажный след. Это приятно. — В любом случае сегодня что-то закончится.

— Хуже нет, когда дурак ударяется в философию. — Тео выхватывает, почти выдирает у меня из руки бутылку. Я поворачиваюсь и вижу, как её черный силуэт на синем фоне ночи опасно покачивается надо мной. Мы находимся на дальнем конце волнолома, точнее сказать, на одном из гигантских бетонных тетраподов, образующих полосу хаоса вокруг ровной аккуратной формы самого волнолома. Слезать на тетраподы нельзя вообще-то. Совсем недавно волны смыли пару местных парнишек: вот они дурачились, перелезая по торчащим в разные стороны «лапам», и вот вдруг их нет. Ударила волна, смыла обоих вниз, в чудовищный лабиринт бетонных выступов и пустот, из которых сложно выбраться даже днём, даже трезвым.

— Эй, — говорю, — Если ты бутылку навернёшь, я тебя вслед за ней отправлю. И кстати, я не дурак, а дура.

— Да ладно, — Тео снова садится. Бутылка в её руке дразнит бликами на горлышке, на округлом плечике, где видна неровная линия соединения половинок. Я смотрю на бутылку со смутным ощущением несоответствия. Наконец, мне удаётся облечь его в слова.

— А чего это мы в Болгарии пьём сербское вино?

Тео фыркает и вдруг хохочет, и это очень неожиданно. Даже немного пугает. Я жду, пока напавший на неё приступ смеха не пройдёт. Огоньки перед глазами дрожат и плывут, под ногами ропщет и восклицает море.

— Ты же сама сказала брать это, — говорит Тео, утирая глаза и шмыгая носом.

— Блин, — в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я уже не могу вспомнить свой ход мыслей двухчасовой давности. Ощущение несоответствия, кривости, ложного пути становится ещё сильнее, расслабленному безразличию приходит конец. Я пытаюсь отбросить тревогу, вернуться к лёгкости последних минут. Не всё ли равно, что мы пьём, в конце концов. Машинально я тянусь к заднему карману джинсов, но с неожиданной ясностью вспоминаю — там ничего нет. Я убрала всё — и блокнот, и огрызок карандаша — в рюкзак.

— Пора на берег, — говорит Тео. Я её понимаю: закат кончился, луны нынче нет, и не будет, а нам надо допить вино и ложиться спать.

— Прямо как в детстве, да? — я поворачиваюсь и смотрю на сидящую рядом женщину. Она вся, кажется, состоит из теней и мягких едва заметных отсветов. — Только ты входишь во вкус с какой-нибудь игрой, как уже пора баиньки.

Я вижу, как ползут тени на лице: Тео кривится. Слово «баиньки» её корёжит, разумеется. Ей вообще не нравится моя речь, раздражают мои манеры и не слишком восхищает моя внешность. Она бы предпочла с кем-нибудь другим сейчас пить вино. Вот бедолага — столько лет не может перестать злиться. А мне, так уж вышло, давно безразлично.

Видимо, всё дело в том, что, в отличие от Тео, я не возлагаю надежд на наш эксперимент и не боюсь его последствий. Это очень забавно, если так посмотреть: обычная дикая пьянка на бережку, после которой подружки-курортницы пойдут в свою съемную квартиру и упадут спать, чтобы на другой день мрачно курить на кухне, пытаясь влить в себя кофе и переждать самый мерзкий похмельный период.

Но мы не подружки. У нас нет съемной квартиры, мы ляжем спать прямо на траве в парке, завернувшись в оба имеющихся у нас спальника, обнявшись для верности.

И совершенно неизвестно, где каждая из нас проснётся завтра утром.

Часть 1. Светка: ничто не будет уж как прежде

Глава 1.

1997

Осенью, в середине октября тысяча девятьсот девяносто седьмого года в семь часов вечера шумная группа ребят и девушек шла по неприветливой и грязноватой набережной большой реки, разделяющей надвое крупный мрачный город в дне езды от столицы. Судя по всему, это были студенты-первокурсники из одной университетской группы. Все семнадцати-восемнадцати лет, мальчики в коротких, бесполезных куртейках, девочки — почти все на каблуках и с длинными распущенными волосами. И те и другие светят россыпями прыщей на щеках, разве что у девочек прыщей меньше (или они старательно замазаны косметикой).

Со стороны могло показаться, что они двигаются без цели. Просто бредут вдоль бетонного парапета высотой по колено, перекидываясь глуповатыми шутками, курят, смеются и вступают в короткие полусерьезные стычки, кончающиеся шуточными замахами и безобидной полудетской руганью. На самом деле один из парней шёл впереди, чувствуя себя чуть ли не настоящим лидером, потому что при помощи громкого голоса и уверенных интонаций убедил остальных «идти пить на лестницу», и теперь вёл туда остальных. Получасом раньше эта компания ввалилась, толкаясь и смеясь, в минимаркет на автобусной остановке (там сразу стало тесно, и запотели стекла), и один из них, хотя это был и не наш новоиспеченный лидер, собрал у остальных мятые купюры для покупки трех бутылок сомнительного спиртного. Бутылки были пластиковые, «полторашки», спиртное было — местное дешевое пиво. Того, что собрали, хватило также на пачку не самых мерзких сигарет.

Из-за окраин, с раскинувшихся на том берегу мрачных лесистых равнин тянуло ветром, не слишком сильным, но настойчивым и холодным. Ветер грубо взъерошивал стриженые макушки, лез ледяными наглыми пальцами за воротники парней, задувал под мини-юбки девушек, заставляя тех и других ёжиться и сжиматься, то и дело издавая полупритворные вопли досады, жаловаться и восклицать «Да пошли уже быстрее!». Конечно, никто быстрее не шёл.

Две фигуры выделялись на этом фоне. Одна из девушек была постарше и получше одета, высокая, привлекательная и без прыщей. Она единственная была не в курточке, а в хорошем теплом осеннем пальто, шапочке из фетра и кожаных перчатках. Юбку она предусмотрительно надела твидовую и длиной ниже колена, а голени защищали от холода сапожки с пряжками.