Ян Сигел - Честь чародея

Ян Сигел

Честь чародея

ПРОЛОГ

Остров назывался Аээа. Как ни произноси, выходит похожим па вопль. Это был золотисто–зеленый клочок земли с неровным берегом, окаймленный пеной прибоя, лежащей в сотнях миль от ближайшей суши. Золотистый цвет постепенно переходил в тускло желтый: полоска прибрежного песка, пыльно–желтая дорога, желтая земля и желтые скалы, проглядывающие сквозь оливковые рощи на крутых склонах. Одна скала была настолько высокой, что цепляла проплывавшие облака. В давние времена местные жители полагали, что за такими и скрыта жизнь их богов. А ныне старые рыбаки и крестьяне–фермеры кормились тем, что рассказывали доверчивым туристам байки о контрабандистах и кораблекрушениях, о русалках, героях и знаменитой колдунье, когда–то жившей здесь в ссылке и заманивавшей доверчивых путников в шелковую паутину своих волос. Крупные туристические компании как–то проглядели Аээа, и только знающие специалисты посылали своих клиентов в местечко, где почти не было ночной жизни и никто не бил посуду в тихой таверне. Большинство роскошных вилл на острове принадлежали толстосумам с материка, осуществившим свою мечту иметь тихое местечко для отдыха, вдалеке от переполненных городов.

Вилла над пляжем Гекати была одной из таких. От многих других вилл она отличалась суперсовременным дизайном: стена, обращенная к морю, была сделана из тонированного стекла, фронтон украшали черные мраморные колонны, полы были устланы кроваво–красными персидскими коврами, мебель выполнена в стиле кубизма. Там был внутренний дворик, скрытый от посторонних глаз пышной зеленью; фруктовые деревья росли в нем исключительно для того, чтобы разбавлять тенью и прохладой раскаленный тропический зной, а тишину здесь нарушало лишь серебристо–ледяное журчание маленького водопада. Последний священник посадил в центре сада цветущее дерево. Молодое деревце, стройное, как тростиночка, уже выпустило листья, по форме напоминающие дубовые, но крупнее и с красными прожилками. По слухам, вилла принадлежала судовладельцу–миллионеру, однако никто никогда не слышал его имени и не видел его лица. Время от времени он сдавал виллу друзьям, коллегам или просто незнакомым арендаторам, которые хотели загорать на частном пляже, подальше от любопытствующих взглядов местных жителей или праздно шатающихся туристов. Последняя жиличка гостила тут уже с весны. По хозяйству ей помогала древняя старуха. Местные торговцы считали, что карга только притворяется глухой и немой. Покупки она выбирала, пренебрежительно фыркая, и делала вид, что не слышит ни вопросов, ни приветствий. Спина у нее была горбатая, а глаза, казалось, не имели белков — только темная радужка да бисеринка зрачка. Те, кому довелось мельком увидеть ее хозяйку, говорили, что она столь же юна, сколь стара ее служанка, и столь же красива, сколь та уродлива. Она жила совершенно уединенно, даже по меркам этой виллы. Поговаривали, что она не загорает, боясь, видимо, испортить белизну своей идеальной кожи, и купается в бухточке при луне обнаженная, прикрываясь лишь темной вуалью своих волос. В соседней деревушке мужчины шепотом рассуждали, что она несравненна, как богиня, а женщины заявляли, что она какая–нибудь увечная или больная. У нее был любимец, еще более странный, чем служанка, — огромная кошка–сфинкс, лысая, как младенец, с пегой шкурой. Ее видели, когда она охотилась на холме за виллой. Кто–то даже утверждал, будто видел, как она убила змею.

Живущая на вилле женщина знала о деревенских слухах, хотя служанка ей никогда ничего не рассказывала, и только тихо улыбалась чему–то своему. Она все так же купалась по ночам при свете луны, а днем оставалась в темной комнате, разжигая мраморный камин и подолгу глядя на огненные языки. Иногда она усаживалась во дворике, куда почти не проникал солнечный свет из–за разросшихся виноградных лоз. Здесь не трещали цикады, хотя ниже склоны буквально гудели от их стрекота; здесь не жужжали пчелы. Голодные орхидеи всасывали любое насекомое, которое пролетало рядом с их разверстыми пятнистыми ртами. Кроме журчания воды, ничто не нарушало тишину. Женщина сидела среди этих плотоядных растений, одетая в тонкое красное платье с такими же, как у орхидей, крапинками, и ее роскошные черные волосы волнами спадали по плечам. Она подолгу смотрела на дерево. Иногда к ней приходила ее кошка, терлась об ногу своим лысым боком и мурлыкала.

— Будет оно плодоносить, Негемет? — спрашивала женщина. — Оно растет, но будет ли давать плоды? А если будет, то какие? — Она трогала листья своими бледными пальцами, а листья дрожали, но не после прикосновения к ним, а до, будто в предвкушении.

Для Паниоти, сына хозяйки универмага и магазина подарков, наступил вечер, когда последняя рюмка стала явно лишней. Он был красив, какими бывают только истинные дети солнца: высокие скулы, смуглая золотистая кожа, цветение юности и ленивая уверенность в своей абсолютной неотразимости. Летом он работал в магазине вместо своей матери и соблазнял всех симпатичных посетительниц, а когда заканчивался сезон, он отправлялся в колледж в Афинах, где учился на инженера, и относился к жизни вполне серьезно.

— Я не верю в то, что эта неизвестная сирена так красива, — заявил он после предпоследней рюмки, — иначе она бы не пряталась. Красивая женщина надевает бикини и демонстрирует всем свое тело на пляже. А ее кто–нибудь видел? — Никому из собравшихся видеть ее не доводилось. — Ну вот то–то же. Я не собираюсь принимать ее прелести на веру. Как любые слухи, они легко превратятся в легенду. А я хочу доказательств. Я хочу увидеть своими собственными глазами, как она купается обнаженная при луне. Вот тогда я поверю, что она богиня.

— Ну так что же ты не посмотришь? — спросил один из приятелей. — Спрячься в зарослях у скал и посмотри.

— Да он никогда не решится, — сказал другой. — Ставлю пять тысяч драхм.

После последней рюмки пари состоялось.

К тем с калам можно было подойти только по тропинке от дома, поэтому Паниоти на следующий вечер добрался до них вплавь вокруг мыса и укрылся среди оливковых деревьев у подножия холма. С собой он взял фотоаппарат в водонепроницаемом футляре такой, что может снимать в темноте без вспышки, и бутылку пива. В свете заходящего солнца он сидел и неторопливо потягивал пиво, стараясь продлить удовольствие. Когда стемнело, в бутылке еще оставалось пиво, поэтому он воткнул ее в песок. Время тянулось мучительно медленно, но он оставался на своей вахте из опасения, что его приятели скорчат презрительные мины, вернись он слишком рано. Наконец, стрелки па его часах доползли до полуночи «Вот теперь, — подумал он, — или она придет, или я ухожу. Но не думаю, что она появится».

Она появилась. Он увидел, как что–то белое мелькнуло на тропинке. Фигура ее была будто окутана туманом, а черные волосы, разметавшиеся по плечам, сливались с темнотой. Она скользила по земле плавно и абсолютно беззвучно. Ему даже показалось, что она вовсе не касается земли. Волосы у него на голове встали дыбом. На мгновение он поверил, что она — какой–то языческий дух, неземное существо, сотворенное из другой плоти. Потом, когда он спустился ближе к берегу, он понял, что туман, окутавший ее, — всего лишь тончайшее прозрачное платье, которое она сняла и бросила на песок. Ее тело сияло в лунном свете, стройное и изящное, как мраморная статуя холодной и безупречно красивой нимфы. Она подняла руки к небу, словно приветствуя давно забытое людьми божество, и зашла в воду. Море было спокойным и приняло ее почти без единого всплеска. Какое–то время Паниоти видел ее голову на фоне сверкающей в лунном свете воды, а потом женщина нырнула и пропала. Он запоздало вспомнил о фотоаппарате, достал его из футляра, дожидаясь, когда она вынырнет. Сейчас его волновало, получится ли она на фотографии или же, как какое–то сверхъестественное существо, не оставит на пленке даже следа. Крадучись, он приблизился к кромке воды и лег на камни, застыв наготове, но она не вынырнула. Ее не было так долго, что у него от беспокойства перехватило дыхание. Он отложил фотоаппарат и уже приготовился нырять на поиски, на его взгляд совершенно уже бесполезные.

Она появилась неожиданно, в нескольких метрах от камней, на которых он лежал. Ему показалось, что глаза ее широко раскрыты и пристально всматриваются в темноту ночи. Она поплыла к берегу — к нему — мелкими незаметными гребками. Потом она резко встала — вода ручьями стекала с нее, а мокрые волосы облепили грудь, плечи, спину. Он в первый раз увидел ее лицо и, хотя было довольно темно, заглянул в глаза, глубокие, как пропасть. Ее губы едва заметно дрогнули… В эту секунду больше всего на свете ему хотелось убежать, забыв о фотоаппарате, о пари, о мужской гордости. Он попытался пошевелиться, но его ноги словно приросли к земле. А ее шепот проникал в самую душу: