Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
– Да, я заинтересован в знакомстве с господином Ульриком, – повторил он.
В ночь после ванны, будоражащих разговоров про деньги и немалого количества пива Волкову захотелось повидать госпожу Брунхильду. Но та дверь в свои покои не открывала. Кавалер настаивал, и громко.
Так, что переполошил постояльцев и хозяина, но девица упорствовала и была в упорстве своем груба и даже доходила до брани. Они переругивались через дверь, пока Ёган и хозяин гостиницы не увели кавалера почивать.
Хлопоты, хлопоты, хлопоты. Когда у тебя столько добра, все нужно считать. Считать и пересчитывать. И снова пересчитывать, потому что вокруг люди… Люди есть люди, и они слабы. Волков это знал. Даже если пред честным Ёганом, набожным деревенским мужиком, которому он доверял, все время держать гору золота, рано или поздно у него возникнет мысль: золота много, никто его не считает, а можно взять чуть-чуть, никто и не заметит.
Поэтому в утро он поехал и купил у механика крепкий железный сундук о двух замках и весом в пуд. Такой сундук и унести непросто, и сломать тяжело. Внутри сундука были каморы, малые и большие, видимо, для денег серебряных и золотых. Также там имелось место и для бумаг. Сундук был дорог, стоил одиннадцать талеров, но кавалеру он был теперь необходим, таскать с собой кучи серебра невозможно. После того он поехал к складам, где они с Пруффом и его людьми снова стали считать добычу. Считали подводы и лошадей, седла и сбруи, доспехи и оружие. Все записывали и оценивали. Считали мешки с горохом и бобами, бочки со всем, чем возможно, и солдатские башмаки, что уже были ношены, а к концу дня считали они уже одеяла и потники, и были оба голодны и злы. Все записали и оценили в тысячу сто шесть талеров уже за вычетом четверти кавалера. Волков предлагал тысячу сразу и разойтись. Пруфф бубнил, что лучше подождет, будет продавать не спеша и получит на сто шесть монет больше. Из-за этих ста шести монет два упрямца и не могли сговориться.
– Вы дождетесь, Пруфф, я принесу завтра серебра, монет девятьсот, предложу вашей корпорации и посмотрю, что скажут ваши люди, – угрожал Волков.
Пруфф зло сопел, он не забыл, как кавалер выкупил пушки.
– Берите тысячу, это намного больше, чем вы заслужили, – продолжал кавалер.
Пруфф злился еще больше:
– Недостойно так для рыцаря себя вести.
– Соглашайтесь, Пруфф, вы даже и не мечтали о таких деньгах.
– Так из этих денег мы должны еще и порции вашим людям посчитать! – не соглашался капитан.
– А что, они не заслуживают? Это мои ребята убили Ливенбаха. И в драке у арсенала они убили еще одного офицера, – напомнил кавалер. – Соглашайтесь, Пруфф, иначе, видит Бог, приду завтра с мешком серебра к вашим людям, вы и тысячи не получите.
Пруфф был невероятно зол, но ничего поделать не мог, он знал, что как только его люди увидят серебро, они согласятся и на девятьсот монет, не захотят ждать.
– Недостойно так для рыцаря себя вести, – повторял и повторял он.
Но дело было решено.
Вечером в гостиницу пришел Роха, был он мрачен, сел на лавку, на самый конец, молчал и ждал, когда кавалер заговорит первым. А кавалер не хотел с ним говорить, он молча ел. Он, конечно, одолел Пруффа, но устал и радовался мало. Да еще Брунхильда вышла было к столу одетая в новое платье с кружевами, в новой замысловатой шапочке, но со всеми сидеть не стала, велела еду в покои подать. Волкову ни слова не сказала, даже не поздоровалась. За ней и Агнес ушла, но кавалер успел подать ей сигнал, что желает говорить. Агнес кивнула в ответ едва заметно.
Наконец, поев, Волков не выдержал и тоном едким поинтересовался:
– Что ж ты не весел, Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо? Завтра от Пруффа получишь добрую сержантскую порцию серебра. Должен радоваться, а ты сидишь, глядишь на меня, как еретик на икону.
– Сбежал аптекарь, – невесело отвечал Роха, – нет нигде его, и чан медный, собака, украл.
– То не беда, ты завтра получишь денег столько, что на десять чанов хватит, – все так же едко говорил кавалер, – ты, главное, разузнай, как порох варить новый. Думаю, осилишь премудрость сию. Главное, чтобы тебе самому не пришлось мушкеты ковать, вот тут, думаю, ты не справишься. Нет. Кузнечное ремесло тонкое, ему годами учатся.
Роха привстал, потянулся к тарелке, на которой лежал нарезанный хлеб, но Волков отодвинул, Роха, не достав хлеба, снова сел на лавку. Смотрел на кавалера.
– С мушкетами что? – уже без всякой игривости спрашивал тот.
– Будем делать, – буркнул Скарафаджо. – Сделаем.
– Порох ты уже сделал.
– Кузнец не сбежит, я просил Брюнхвальда присмотреть за ним, он обещал. Не сбежит. Сегодня уже ковать начал, я с ним сидел в кузне, если ствол опять трещиной пойдет, будем других мастеров просить, чтоб научили. Хилли-Вилли при кузне оставил, они и приглядят, и подсобят ему.
– Роха, – кавалер стучал кулаком по столу с каждым словом, что говорил, – мне нужны мушкеты, слышишь?
– Слышу. – Роха встал и снова хотел взять хлеб с тарелки, и снова Волков не дал ему это сделать.
– Иди, завтра получишь деньгу от Пруффа, вернешь мне долю за сарай и чан для пороха.
– До свидания, – буркнул Роха.
– До свидания, – в тон ответил Волков.
Не то чтобы ему нужны были эти деньги от Рохи, он бы мог и плюнуть на них, но он не мог так оставить того, что болван Роха ручался за этих бродяг, которых и не знал даже толком. Вот пусть и заплатит за свою глупость.
– А кузнеца я на твоем месте на цепь посадил бы! – крикнул он вслед Рохе.
Тот оглянулся, кивнул и пошел прочь.
А когда Роха ушел, спустилась Агнес. Бочком, тихонечко присела к Волкову на лавку, опрятная, с чистыми кружевами на новом платье, нехотя поковырялась пальчиками в блюде с мясом, да ничего не выбрала, вытерла пальцы о рушник и заговорила негромко:
– А к Хильде Сыч ходит.
– Что значит ходит, каждый день захаживает? – спросил кавалер.
– Так, почитай, каждый день, еще когда у Ференбурга вы лагерем стояли, стал ходить. Пришел, говорит: давай я тебе, Хильдочка, денег за ласки дам. А она ему: за двадцать крейцеров тебе дать? Козу себе купи. А он: нет, говорит, у меня деньга есть. А она:
