Юрий Леж - Перевертыш

Принявший, наконец-то, заказ бармен отскочил от их столика к служебному входу и погнал внутрь девчонок, слегка похлопывая их по попкам. Проводив их взглядом, Пан спросил:

— А наши что же? не пробуют их распропагандировать?

— Так мы для этого по городу и ходим, — пояснил Успенский. — Думаешь, командиры не знают, что мы по самоволкам шаримся? Просто — не всех пускают, вот и все. А так, пожалуйста, пришли мы в бар, не звери, не в валенках с балалайками. Пельмень, так вообще по ихнему шпрехает за милую душу. И платим, как порядочные, и никого в колхозы не гоним. Привыкнут постепенно, если захотят. Тут главное, свой характер показать, что б еще и на шею не сели, что б знали, мы за словом в карман не полезем, и дело у нас не заржавеет…

К концу маленькой, внеслужебной политинформации невысокая худенькая девушка принесла к их столику две бутылки водки и три граненых стакана из мутноватого простого стекла. Выставив все на стол, ловко поменяла пепельницу, в которую бойцы уже заткнули остатки своих папирос. На несколько секунд застыла у столика, как статуэтка, дожидаясь по привычке возможных распоряжений.

— Ты ей скажи, Пельмень, что б не суетилась, особенно с пепельницами, надо будет, позовем, кстати, спроси хоть, как её зовут, а то тут раз от раза все новенькие, да новенькие… — пояснил Успенский.

Девушку звали Джейн, и она, отойдя от столика, приткнулась у служебного входа.

— Ну, давайте, ребята за Победу, — разлив водку, предложил традиционный тост Успенский. — За нашу очередную победу над врагом!

Дружно звякнув стаканами, они выпили по сто пятьдесят разлитых граммов, даже не вспомнив о еще не принесенной закуске. Но, надо отдать должное по-простецки одетому бармену, который был еще и совладельцем этого заведения, бутерброды с красной рыбой появились почти сразу после выпитого. Солидные куски черного хлеба были густо намазаны сливочным маслом, а сверху розовели лоснящиеся, свежие кусочки лосося.

— Это уж я их научил так бутерброды делать, — похвастался Успенский. — Знаешь, какие тут раньше подавали? Смех на палочке… хлеба, как у нищих украли, без масла и шматочек рыбки, что б только запах во рту остался…

— Экономят что ли? — спросил Пан. — По их рожам-то, на улице, не скажешь, что голодают сильно.

— Не только, дорого у них тут все, особенно масло, — пояснил старший сержант. — Говорят, из-за войны, а мне почему-то кажется, из-за частников. Какую цену хотят, такую и ломят, что б побольше денег загрести.

Сержант и Пан уже доели свои бутерброды и собирались налить по второй, когда Джейн, на полминуты исчезнув из поля зрения, принесла к их столику огромную тарелку с жареной курицей для Пельменя и что-то спросила. Поняв её и без переводчика, Успенский кинул: «Тащи, давай, и мясо…», а сам, разливая водку, сказал:

— Погодил бы жрать, Пельмень, сейчас выпьем, поешь…

— Я сегодня и так без ужина, — отозвался Валентин, руками отрывая от курицы куски и поспешно запихивая их в рот.

— Ты бы армию не позорил, ел культурно, а то аж слюни текут, — сделал ему замечание Пан.

— Культурные люди, как раз, едят курочку руками, — глотнув, огрызнулся Пельмень, — а еще — не замечают, если кто-то при них что-то делает не так, как им нравится…

— Во закрутил, — покачал головой Успенский. — Тебе ж просто сказали: не жри, а кушай, а ты уж и Чехова вспомнил, и культуру свою.

Джейн принесла мясо, и Успенский, уловив момент, когда она наклонилась над столом, расставляя тарелки и приборы, сунул ей в карманчик фартука сложенную вдвое купюру. Приметивший это Пан поинтересовался:

— А ты уже и чаевые научился давать?

— А то, — улыбнулся Успенский, — пусть девчонка порадуется, не все ж только хозяевам… Вторую пьем без тостов, просто под мясо…

Пан, ловко орудуя вилкой и ножом, принялся поедать сочное, хорошо прожаренное мясо, аккуратно нарезая его на небольшие дольки. Тут пришло время удивляться и Успенскому.

— Где это ты так наловчился? — спросил он. — Я-то считал, что ты деревенский…

— Не-а, городской я, из Владимира, вот только призывался с области, потому все так и считают, — рассказал Пан. — Отец у меня инженер, по дизелям, когда под Владимиром танковый завод строить начали, его туда и прикомандировали. Вроде бы и всего-то ничего — пяток километров, а уже считается область. Хотя и работают у нас все городские…

— Сам-то успел на заводе потрубить? — спросил старший сержант.

— Почти два года после школы, — кивнул Пан. — На сборке сначала, потом в инструменталку перевели, только никакая это не специальность — сборщик, если полжизни там не отработаешь… А ты кем на гражданке был?

— Кем я только не был, — вздохнул Успенский, и Пан понял, что тот не хочет говорить о том, что было с ним до войны. — Вот только уже забывать стал про это, с первых же дней воюю, еще с Западного фронта…

— А я вот… — начал говорить Пельмень, одновременно выхватывая из тяжелого деревянного стаканчика, стоящего в центре стола, пачку салфеток и обтирая промасленные, жирные пальцы.

— А вот про тебя уже весь батальон всё знает, — остановил его старший сержант. — Достопримечательность ты наша… местного масштаба…

И в самом деле, удивившись такому «подарку судьбы», все батальонные офицеры сунули нос в личное дело рядового Пельмана едва ли не сразу после его прибытия в часть. Ну, а дальше информация пошла распространяться, как волны от брошенного в воду камня. Через три дня все знали, что Валентин вырос в семье некрупного, но все-таки ученого, работавшего сначала в «шарашке», потом освобожденного и продолжившего свой труд в той же «шарашке», но с возможностью ночевать в семье. Мама его всю жизнь просидела дома, даже когда муж пребывал в заключении, подторговывала мелкими вещами среди подруг и знакомых, перепродавала чьи-то фамильные и не очень драгоценности, поддерживая семейный бюджет. А сам Валентин с детства старался выделиться в учебе, занимаясь в основном зубрежкой, но неожиданно открыл в себе талант полиглота, выучил к концу школьного обучения два языка совершенно самостоятельно, а при поступлении в вуз решил специализироваться на языке великих мореплавателей и кровожадных пиратов и его диалектах в колониальных и бывших колониальных странах. Пожалуй, сейчас его новозеландский был лучшим в стране, если бы вздумалось проводить такой конкурс среди тех полутора десятков, кто был настоящими знатоками диалектов. Так бы и жил спокойно Валя Пельман, изучая в свое удовольствие различия между оклендским и мельбурнским произношениями, но… На Западе грянуло грандиозное замирение, обозначившее нашу победу, зато нахмурились политические тучи на Востоке и разразились грозой войны уже здесь, сначала в Азии, а потом и за океаном.