Даниэль Труссони - Ангелология

Эванджелина чуть не заплакала от разочарования, когда письмо резко оборвалось. Объяснений, что делать дальше, не было. Она перебрала открытки и перечитала слова бабушки еще раз, отчаянно пытаясь обнаружить пропущенный отрывок.

История об убийстве матери доставила Эванджелине такую боль, что она с трудом дочитала письмо Габриэллы. Подробности были ужасными, и ей казалось жестоким, почти бессердечным, что Габриэлла рассказывает о страшной смерти Анджелы. Эванджелина попробовала представить себе тело матери, избитое и переломанное, ее искаженное лицо. Вытерев глаза тыльной стороной руки, Эванджелина наконец поняла, почему отец увез ее так далеко от страны, где она родилась.

Перечитывая открытки в третий раз, Эванджелина остановилась на отрывке, который касался убийц ее матери: «Многие желали бы уничтожить нашу работу, и они убьют любого, кто встанет у них на пути. Твоя мать погибла от рук семьи Григори, из-за их усилий до сих пор не окончена борьба нефилимов и ангелологов». Где-то она уже слышала это имя. И тут Эванджелина вспомнила, что Верлен работал на человека по имени Персиваль Григори. Она сразу же поняла, что Верлен, хотя и не хочет ничего дурного, работает на ее самого главного врага.

Осознав это, Эванджелина растерялась и ужаснулась. Как она могла помогать Верлену, когда он даже не понимал опасности, в которой оказался? Ведь он мог сообщить полученную информацию Персивалю Григори. Отправить Верлена обратно в Нью-Йорк и поспешить в Сент-Роуз, словно ничего не случилось, казалось ей наилучшим выходом, а на самом деле подвергало их смертельной опасности.

Она складывала открытки, скользя глазами по строчкам, и заметила нечто странное: «Когда ты прочтешь это письмо, ты будешь двадцатипятилетней девушкой». Эванджелина вспомнила, что Селестин просили отдать письма, когда ей исполнится двадцать пять лет. Поэтому послание, должно быть, было задумано и написано больше десяти лет назад, когда Эванджелине было двенадцать. Письма посылали в определенном порядке каждый год. Сейчас Эванджелине двадцать три. Это означало, что не хватает двух писем. Необходимо найти еще две части мозаики.

Снова взяв конверты, Эванджелина разложила их в хронологическом порядке и проверила даты гашения марок. Последнее письмо пришло перед прошлым Рождеством, двадцать первого декабря девяносто восьмого года. Штамп стоял на каждом конверте — письма отправляли за несколько дней до Рождества. Если письмо за этот год было отправлено тем же способом, то, наверное, оно уже пришло, может быть, лежало вместе с почтой за вчерашний день. Эванджелина сложила письма в стопку, сунула их в карман юбки и поспешила из кельи.

Колумбийский университет, Морнингсайд-Хайтс,

Нью-Йорк

От «125-й улицы», станции в Гарлеме, до офиса лежал неблизкий путь по морозу, но Верлен застегнул пальто и решительно двинулся навстречу холодному ветру. В кампусе Колумбийского университета было очень тихо и темно, совсем не так, как обычно. На праздники студенты, включая самых закоренелых «ботаников», разъехались по домам до Нового года. По Бродвею бежали машины. Поодаль возвышалась над самыми высокими зданиями университетского городка внушительная Риверсайдская церковь с освещенными изнутри витражами.

Затянувшийся было порез на руке открылся, и кровь просочилась сквозь шелковый галстук с лилиями. Пошарив в карманах, Верлен наконец нашел ключи от своего кабинета и вошел в Шермерхорн-холл, где располагался отдел истории искусств и археологии. Это было кирпичное здание рядом с часовней Святого Павла, тут когда-то размещались отделы естественных наук. Верлен слышал, что здесь начинали работу над «Манхэттенским проектом»,[45] и ему это очень нравилось. Он знал, что в здании никого нет, но не рискнул вызывать лифт, чтобы не оказаться в ловушке. Вместо этого Верлен побежал вверх по лестнице на свой этаж.

В кабинете он запер за собой дверь и вытащил из стола папку с письмами Инносенты, стараясь не касаться окровавленной рукой пересушенной хрупкой бумаги. Усевшись на стул, он щелкнул выключателем настольной лампы и в бледном пятне света стал изучать письма. Он читал их уже тысячу раз, отмечая про себя любые намеки и речевые обороты, в которых могло содержаться хоть какое-то объяснение. Но даже сейчас, читая и перечитывая их в зловещей тишине пустого запертого кабинета, он чувствовал, что письма были банальны. Хотя события прошедшего дня заставили его обращать особое внимание на малейшие подробности, все же в письмах не говорилось, что за тайна связывает этих двух женщин. В неярком свете настольной лампы письма Инносенты казались не больше чем спокойными беседами за чашкой чая о ежедневных ритуалах женского монастыря и о великолепном вкусе миссис Рокфеллер.

Верлен встал и начал складывать бумаги в пакет для почты, считая работу законченной. Внезапно он остановился. В письмах было что-то странное, хотя он не мог сказать точно, что именно не так. Непонятно, зачем Инносента делала миссис Рокфеллер весьма необычные комплименты. В конце нескольких посланий Инносента хвалила ее хороший вкус. Раньше Верлен пробегал глазами по этим строчкам, принимая их за простую вежливость. Он снова перечитал письма, на сей раз внимательно вчитываясь в строки, содержащие похвалы художественному вкусу.

Похвалы, по-видимому, касались какой-то картины или рисунка. В одном письме Инносента писала: «Пожалуйста, знайте, что Ваше безупречное художественное видение и мастерство импровизации отмечены и приняты». В конце второго письма Верлен прочел: «Наш восхитительный друг, нельзя не поражаться Вашим изысканным изображениям. Мы получаем их с великой признательностью и осмысливаем с благодарностью». И еще: «Как всегда, Ваша рука не ошибается, изображая то, что больше всего хочется созерцать глазу».

Верлен немного поразмыслил над этими строчками. Что значили все эти разговоры о художественных изображениях? Неужели в письма Эбигейл Рокфеллер к Инносенте были вложены рисунки или эскизы? Эванджелина вроде бы не находила в архивах приложений к письмам, но ответы Инносенты предполагали, что в послания ее покровительницы было что-то вложено. Если это были собственные рисунки Эбигейл Рокфеллер и ему удалось бы их найти, его карьера взлетела бы. Верлен так разволновался, что с трудом соображал.

Чтобы полностью понять слова Инносенты, ему надо было отыскать письма-первоисточники. Одно имелось у Эванджелины. Разумеется, остальные тоже должны были храниться где-то в монастыре Сент-Роуз, скорее всего, в архивах библиотеки. Возможно, Эванджелина обнаружила письмо от Эбигейл Рокфеллер, но не заметила вложения, а может, даже нашла конверт с письмом. Поскольку Эванджелина обещала ему поискать другие письма, ей вряд ли могло прийти в голову обращать внимание на что-то еще. Если бы только у него была машина, он бы вернулся в монастырь и помог ей. Верлен стал разгребать завалы на столе в поисках номера телефона монастыря Сент-Роуз. Если Эванджелина не сможет найти письма в монастыре, то, скорее всего, их уже никто не найдет. Это будет ужасной потерей для истории искусств, не говоря о карьере Верлена. Ему вдруг стало стыдно за свой страх и нежелание возвращаться в квартиру. Он должен немедленно взять себя в руки и вернуться в Сент-Роуз любым способом.