Сергей Снегов - Посол без верительных грамот

— И сновидение Джексона, переданное в эфир, было единственной информацией, которую она разрешила дать человечеству?

— Совершенно верно. Придя к выводу, что информировать человечество о реальной обстановке на Харибде рано, Джексон Петров изобретательно нашел такой неслыханный еще способ сообщения, а может, его подсказала Олли — не исключено, что на Харибде сновидения включены в сферу общественной информации. Но на Земле ориентация была на потомков, странные видения Джексона Петрова могли оценить лишь в будущие века. Именно для такой далекой цели он и воспользовался только что изобретенной записью сновидений. Джексон, возможно, и не подозревал, что этой передачей кладет основание новой отрасли искусства — художественному снотворчеству. Он мог и не видеть того сна, все это были рассказы Олли, выданные за художественный бред. Снотворцем он стал после триумфального успеха его первой телепередачи.

— Вероятно, все-таки это был сон, — сказал Рой. — Замечательной особенностью Джексона было как раз то, что мозг его непрерывно рождал поразительно яркие сны. Захваченный событиями на Харибде, он думал о них и наяву и в постели. Но почему он потом не включал это сновидение в свои сборники?

— А потому, что Олли интересовалась телезрелищами. Я видел на регуляторах стереоэкрана следы ее коготков. Она, конечно, внимательней всех на Земле смотрела ту передачу.

— Логика тут есть: неожиданный успех сновидения грозил преждевременным раскрытием тайны, и она упросила Джексона больше не транслировать эту картину. А он, чтоб отвлечь внимание от первой передачи, согласился и дальше опубликовывать свои сны и, можно сказать, поневоле стал создателем нового художественного жанра.

— Да, наверно, так.

Братья замолчали. Ветер усиливался, липы и клены шумели. Небо потемнело, в гуще листвы загорались светильники. Генрих больше всех времен года любил сухую, холодную осень и такие вот вечера на аллеях, освещенных призрачно сияющими деревьями.

Рой вернул брата к теме разговора:

— Мы не все выяснили, Генрих. Я бы даже сказал, тьма сгустилась. Правильно, мы узнали много нового о Джексоне Петрове, созданном им искусстве и обезьянке Олли. Анализом полузабытых фактов мы доказали существование в ближних районах Галактики некой разумной цивилизации, и с ней можно будет возобновить связи, основанные на взаимной безопасности.

— По-твоему, это не значительно?

— Значительно. Но эти факты — попутные открытия. А то, ради чего ты предпринял поиск, не выяснено.

— Ты говоришь о сновидении Артемьева?

— Да. Почему очень важная, как мы теперь понимаем, информация Джексона, нечто вроде закодированной межзвездной ноты, возобновилась через сто лет в путаном сознании какого-то…

— А разве ты не предложил заранее решение этой загадки? — Генрих зевнул; он после болезни быстро уставал. — Врет Артур, знает он Джексона.

— Я теперь отказываюсь от такой упрощенной гипотезы. В сновидении содержится столь важная информация, что любая поверхностность опасна. Существуют особые причины, почему человечеству напомнили о давнем событии.

— Если бы Олли была жива… Что, если она не умерла, Рой?

— Можно проверить. Место ее захоронения, наверно, известно. Но я бы обследовал Артемьева.

— Зачем?

— Получить полную картину его мозговой деятельности — структуру излучений, подсознательную сферу…

— Попросить его, конечно, можно. Если снотворец по-серьезному заинтересован, он даст согласие на любое обследование… Что случилось, Рой?

— Мыслепередача от Армана! — Рой выхватил из кармана передатчик.

— Да что там? — Генрих в испуге вскочил. Рой побледнел, передатчик в его руке дрожал.

— С Андреем беда! Нас просят немедленно прилететь.

Глава четвертая. ДАЛЕКОЕ ШАРОВОЕ СКОПЛЕНИЕ…

1

Лаборатория Андрея занимала один из корпусов Института космической физики. Здесь размещались командные механизмы, операционные залы, центральная щитовая. Шифровальные аппараты были вынесены в отдельное здание, на девять десятых погруженное в землю. Когда Рой с Генрихом подбежали к щитовой, где Андрей устроил свой рабочий кабинет, около нее стояла группа работников лаборатории, среди них директор института и Арман.

— Андрей жив, но плох, его сейчас вынесут, — сказал Арман. Он еще не оправился от перенесенного потрясения, темное его лицо было пепельно-серым.

Никто толком не знал, что произошло. Арман находился в операционном зале, когда в щитовой грохнуло. Взрыв был несильный, его покрыл вопль Андрея: «Какой ужас!» Сотрудники ринулись в щитовую. Андрей лежал на полу без сознания. Вызванные врачи удалили всех из помещения.

К щитовой подошел президент Академии наук Боячек и отвел Роя в сторону.

— Несчастья одно за другим, — сказал он, очень расстроенный. — Попали в полосу невезений. С Марсом еще не прояснилось?

Рой хмуро смотрел на подавленного президента, тому приходилось нелегко: от него требовали ясных результатов, а он все надежды возлагал на исследование, зашедшее в тупик.

— Нет ли связи между этими событиями? — продолжал Боячек. — Я не физик, но мне кажется, одно происшествие как-то корреспондирует другому.

— Возможно, связь есть, — сдержанно ответил Рой, — но мы ее пока не открыли. Правда, мы нашли интересные факты о незнакомых инозвездных цивилизациях, о них я вас информирую позднее.

Из щитовой выкатилась койка, на ней лежал Андрей. Президент остановил врача, шедшего позади.

— Сильное нервное потрясение, таков предварительный диагноз, — ответил врач. — Я бы сказал — нервный взрыв.

— Корытин будет жить?

— Пока удается поддержать жизнь — и это уже хорошо.

Койка покатилась дальше. Боячек спросил директора, можно ли входить в щитовую или подождать, пока произведут фотографирование. Директор ответил, что во всех помещениях установлены обзорные теледатчики. Корытин, правда, свой выключал, он объяснял, что не может сосредоточиться, когда за ним наблюдают. Но сейчас каждая мелочь многократно зафиксирована на пленке. Президент первый шагнул внутрь.

— Повреждений не вижу, — сказал он, осматриваясь. Щитовая получила название от щитов с приборами, дублирующими командные аппараты операционных залов. В отличие от лаборатории Роя с ее множеством механизмов, у Андрея не было ничего, кроме стола, стереоэкрана над ним и самописцев на щитах да еще стоявшего посреди комнаты четырехугольного сооружения с телескопическим глазом и вращающимся креслом.