Джаспер Ффорде - Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет

Он явно нервничал. У меня возникло ощущение, что он, как и я, не в восторге от «Голиафа». Он кивнул, не проронив ни слова, захлопнул книгу и поднялся. Несколько мгновений мы стояли молча.

– Ну, действуйте, – произнес наконец Дэррмо-Какер. – Разберитесь с вашими книжными делами, и Лавуазье вернет вам мужа как ни в чем не бывало. Никто и не вспомнит о его исчезновении. За исключением вас, конечно.

Я закусила губу. Мне выпал самый невероятный шанс в жизни. Попробую-ка я воспользоваться явной неприязнью Лавуазье к «Голиафу»: в конце концов, ни Лондэн, ни Джек Дэррмо Хроностраже не нужны, а папу они могут изловить и без моей помощи. Я решила рискнуть.

– Мне нужно кое-что повесомее ваших обещаний, мистер Дэррмо-Какер.

– Это не мои обещания, Нонетот, это гарантия «Голиафа». Поверьте мне, слово «Голиафа» крепче стали.

– «Титаник», помнится, тоже был стальной. Мне на личном опыте известно, что гарантия «Голиафа» не гарантирует ничего.

Несколько мгновений мы сверлили друг друга взглядом.

– Тогда чего же вы хотите?

– Во-первых, я хочу, чтобы Лондэна вернули мне в целости и сохранности. Во-вторых, я хочу, чтобы мне вернули мой Путеводитель и позволили беспрепятственно уйти отсюда. В-третьих, я требую письменного признания в том, что вы использовали Лавуазье для устранения Лондэна.

Я уставилась на Дэррмо-Какера, надеясь, что мое нахальство выведет его из себя.

– С первым согласен. Что до второго условия, книгу получите по завершении дела. В Осаке вы воспользовались ею для побега, и я больше такого не допущу. Третьего обещать не могу.

– Почему? – спросила я. – Как только вы вернете Лондэна, это признание утратит всякую ценность, ведь тогда получится, будто никакого устранения не было. Но я воспользуюсь им, если вы попытаетесь провернуть такое еще раз.

– Возможно, – вступил в разговор Лавуазье, – это убедит вас в честности моих намерений.

Он протянул мне конверт из плотной коричневой бумаги. Я открыла его и извлекла оттуда нашу с Лондэном свадебную фотографию.

– Я ничего не выигрываю от устранения вашего мужа, мисс Нонетот, но от вашего согласия зависит моя судьба. А до папеньки вашего я и так скоро доберусь. Но у вас есть слово офицера Хроностражи, а оно кое-чего да стоит.

Я посмотрела на Лавуазье, на Дэррмо-Какера, потом на снимок. Именно этот снимок некогда красовался у мамы на каминной полке.

– Где вы его раздобыли?

– В другом времени и в другом месте, – ответил Лавуазье. – И могу вас заверить, подвергался опасности. Лондэн для нас ничего не значит, мисс Нонетот. Меня лишь попросили оказать содействие «Голиафу». Как только вы вернете Джека Дэррмо, я смогу оставить их с их гнусными делами, но не раньше.

Дэррмо-Какер шевельнулся и зыркнул на Лавуазье. Очевидно, они ни капли не доверяли друг другу, и этим стоило воспользоваться.

– Тогда приступим, – сказала я наконец. – Но мне нужен листок бумаги.

– Зачем? – насторожился Дэррмо-Какер.

– Чтобы детально описать этот застенок и потом в него вернуться, вот зачем.

Дэррмо-Какер кивнул Хренсу, тот дал мне бумагу и ручку, я села и составила максимально подробное описание. В Путеводителе говорилось, что для успешного прыжка в одиночку довольно и пяти сотен слов, но, если берешь с собой кого-то еще, нужно не меньше тысячи. Так что я настрочила описание комнаты на полторы тысячи слов. Дэррмо-Какер всю дорогу заглядывал мне через плечо, проверяя, не описываю ли я случайно иное место назначения.

– Я это забираю, Нонетот, – заявил он, отнимая у меня ручку, как только я закончила. – Не то чтобы я вам не доверял…

Я глубоко вздохнула, открыла томик стихотворений Эдгара По и прочла про себя первую строку.

Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,Грезил я над планом мести этой падле Нонетот.Кто же знал, что я подставлюсь и влечу в такую гадостьИ, зверея, буду бегать по стихам, как идиот!По-хорошему: откройте!Мой совет вам: поскорее!А не то сверну я шею и падле Четверг, и всем остальным!

Его все еще трясло от ярости, в этом я ни чуточки не сомневалась.

Тот сентябрь я не забуду, право слово, гадом буду, –Нонетот из ТИПА-Сети в стих засунула меня.Только выберусь отсюда, так разделаю паскуду,Ей такого невермора закачу,Что закачается!

– Старина Джек верен себе, – проворчала я.

– Я не позволю ему и пальцем вас тронуть, мисс Нонетот, – заверил меня Дэррмо-Какер. – Он и чихнуть не успеет, как окажется под арестом.

Собравшись с мыслями, я в душе попросила прощения у мисс Хэвишем за то, что оказалась не самой терпеливой ученицей, отбросила все сомнения и откашлялась, а затем прочитала эти стихи вслух: громко, с чувством, с расстановкой.

Послышался дальний раскат грома, лица коснулся ветер, поднятый биением крыльев. В кромешной тьме на меня обрушился яростный шквал, засвистел в ушах, растрепал одежду, спутал волосы. Небо на миг осветила вспышка молнии, и я в ужасе поняла, что вишу высоко над землей, со всех сторон стиснутая облаками, готовыми вот-вот породить бурю во всем ее безудержном великолепии. Дождь яростно хлестнул по лицу, и в бледном свете проникшего меж облаками лунного луча я увидела, что меня несет к большому грозовому облаку, освещаемому изнутри вспышками молний. Только я успела осознать, сколь неосмотрительно с моей стороны было соваться сюда без должных инструкций, как вдруг разглядела в дождевой круговерти светящуюся желтую точку. Точка постепенно увеличивалась, превратившись сначала в продолговатое пятнышко, а затем в окно с рамой, стеклом и шторами. Я подлетала все ближе, все стремительнее, и уже представляла, как вот-вот разобьюсь о залитое дождем стекло, и тут непостижимым образом очутилась внутри, мокрая до нитки и почти бездыханная.

Часы на каминной полке медленно и размеренно пробили полночь, я собралась с духом и огляделась по сторонам. Мебель полированного темного дуба, шторы – зловещего пурпурного оттенка, обои там, где их не скрывали книжные шкафы или мрачные гравюры, – отвратительного коричневого цвета. Освещалась комната одной масляной лампой, в которой мерцал и чадил плохо обрезанный фитиль. Всюду царил страшный беспорядок: на полу валялся разбитый вдребезги бюст Паллады, книги, некогда украшавшие полки, были теперь разбросаны по комнате, корешки их растерзаны, а страницы вырваны. Хуже того, некоторые книги пошли на растопку камина – он весь был завален грудой обугленных листов. Но это не особенно меня волновало. Передо мной предстал сам несчастный рассказчик «Ворона», молодой человек лет двадцати с небольшим, – он сидел в большом кресле, связанный по рукам и ногам и с кляпом во рту. Юноша умоляюще посмотрел на меня и что-то промычал, тщетно пытаясь освободиться. Когда я вынула кляп, он тут же разразился речью, словно от этого зависела его жизнь.