Нил Гейман - Сыновья Ананси

Они были там и наблюдали за ними. Все. Теперь они казались величественнее, в них было меньше человеческого, а больше животного, дикого. Он понял, что в прошлый раз видел в них людей, потому что ожидал увидеть людей. Но они не были людьми. На камнях над Чарли и Пауком возвышались Лев и Слон, Крокодил и Питон, Кролик и Скорпион и все остальные, и их были сотни, и они без тени приязни смотрели на Чарли: животные, которых он узнал; животные, которых ни один человек в мире не смог бы определить. Все животные, что когда-либо были в историях. Все животные, о которых люди мечтали, которым поклонялись и которых задабривали.

Чарли видел их всех.

Одно дело, подумал он, петь, спасая свою жизнь, в зале, заполненном ужинающими, под влиянием момента, когда ствол приставлен к ребрам девушки, которую ты…

Которую ты…

Ох.

Ладно, решил Чарли. Я подумаю об этом позже[88].

Теперь же ему страшно хотелось подышать в бумажный пакет или исчезнуть.

– Тут их, должно быть, сотни, – сказал Паук, и голос его дрогнул.

Воздух над соседним камнем пришел в движение, и там обнаружилась Женщина-Птица. Она смотрела на братьев, сложив руки на груди.

– Что бы ты ни собирался сделать, – сказал Паук, – лучше тебе поторопиться. Они не будут ждать вечно.

Во рту у Чарли пересохло.

– Ладно.

– Ну. Гм, – сказал Паук. – Что конкретно мы собираемся делать?

– Мы им споем, – просто ответил Чарли.

– Что?

– Так можно все исправить. Я разобрался. Мы просто споем, ты и я.

– Не понимаю. Споем что?

– Песню, – сказал Чарли. – Чтобы что-то исправить, надо спеть. – В его голосе совсем не осталось уверенности. – Песню.

Глаза Паука стали как лужи после дождя, и в них Чарли увидел то, что раньше не замечал: кажется, любовь, и смущение, но больше всего – мольбу.

– Не понимаю, о чем ты.

Лев наблюдал за ними с огромного валуна, Обезьяна – с верхушки дерева, а Тигр…

Чарли увидел Тигра. Тигр осторожно ступал на четырех лапах. Морда у него была опухшая и разбитая, но глаза сверкали, и, похоже, он был бы совершенно счастлив, если бы удалось сравнять счет.

Чарли открыл рот. Оттуда донеслось тихое кваканье, будто Чарли только что проглотил особенно нервную лягушку.

– Без толку все, – прошептал он Пауку. – Дурацкая была идея, да?

– М-да.

– Как думаешь, мы сможем просто уйти? – Чарли нервно пробежал глазами по горному склону и пещерам, коснувшись каждого из сотен тотемных существ от начала времен. Но теперь здесь был тот, кого он прежде не заметил: невысокий человек в лимонно-желтых перчатках, с тонкими усами – и без шляпы, которая прикрыла бы редеющую шевелюру.

Старик подмигнул, поймав его взгляд.

Не очень-то много, но этого хватило.

Чарли набрал в легкие воздуха и запел.

– Я Чарли, – пел он. – Я сын Ананси. Так слушайте, как я пою. Слушайте мою жизнь.

Он спел им песню мальчика-полубога, которого разделила надвое сварливая старуха. Он спел об отце и спел о матери.

Он спел об именах и словах, о кирпичиках, из которых складывается реальность, миры, которые создают другие миры, истины, что кроются за ходом вещей, он спел об уместных концовках и простых заключениях для тех, кто нанесет обиду ему или его близким.

Он спел им мир.

Это была хорошая песня, и это была его песня. Порой в ней были слова, порой – слов не было вообще никаких.

И пока он пел, все, кто его слушал, начали хлопать, топать и подпевать. Чарли чувствовал себя исполнителем великой песни, в которой нашлось место всем и каждому. Он спел о птицах, о том, как волшебно, подняв глаза, видеть их полет, о том, как переливаются на утреннем солнце их крылья.

Теперь тотемные создания плясали, каждое на свой лад. Женщина-Птица танцевала круговой птичий танец, обмахиваясь хвостовыми перьями и запрокидывая клюв.

Только одно создание на горном склоне не танцевало.

Тигр бил хвостом. Он не хлопал, не пел, не плясал. На морде от синяков места живого не осталось, и весь он был в рубцах и следах от укусов. Он мягко, по шажочку, спустился по камням, подобравшись к Чарли.

– Песни не твои! – прорычал он.

Чарли посмотрел на него и спел про Тигра, и про Грэма Коутса, и про тех, кто нападает на беззащитных. Обернувшись, он увидел, что Паук смотрит на него с восхищением.

Тигр злобно заревел, а Чарли подхватил его рев и сплел вокруг него песню. А потом заревел так же, как ревел Тигр. Точнее, он начал реветь как Тигр, но потом стал реветь иначе, совсем бестолковым ревом, и все создания, что смотрели на это с камней, засмеялись. Они ничего не могли с собой поделать. Чарли еще раз бестолково заревел. Как любая пародия, как любая удачная карикатура, это передразнивание сделало смешным и объект пародии. Теперь каждый, кто услышит рев Тигра, услышит и рев Чарли. «Какой бестолковый рев, так мог бы реветь только Гуфи», – скажут люди.

Тигр повернулся к Чарли спиной. Он ринулся сквозь толпу, но реветь не перестал, отчего все засмеялись еще громче, а разъяренный Тигр укрылся в своей пещере.

Паук быстро взмахнул рукой.

Раздался грохот, и зев пещеры Тигра завалило камнями. Паук выглядел довольным. А Чарли продолжал петь.

Он пел песню Рози Ной и песню ее матери: он напел ей долгую жизнь и столько счастья, сколько она заслужила.

Он спел о своей жизни, обо всех жизнях, и в своей песне увидел, что узор их жизней – это паутина, в которую по ошибке залетела муха, и песней он запутал муху, чтобы та не вырвалась, а в паутину вместо поврежденных нитей добавил новых.

Теперь песню можно было, пожалуй, и закончить.

Ни капельки тому не удивившись, Чарли понял, что ему нравится петь другим людям, и это то, чему он посвятит остаток своей жизни. Он будет петь: не большие волшебные песни, что создают миры или одухотворяют существующие, а обычные песни, поменьше, которые на миг делают людей счастливее, заставляют их танцевать и, пусть и ненадолго, забыть о своих проблемах. Он знал, что мандража перед выступлением не избежать, страх сцены никуда не уйдет, но он также понял, что это как прыгнуть в бассейн – холод пробирает только первые несколько секунд, а потом дискомфорт проходит, и становится хорошо…

Но не так хорошо. Так хорошо не будет больше никогда. И все-таки хорошо.

И он допел. Чарли опустил голову. Создания на утесе дали утихнуть последним нотам, перестали топать, хлопать и танцевать. Чарли снял отцовскую зеленую шляпу и обмахнул лицо.

– Это было удивительно, – сдавленно прошептал Паук.

– Ты тоже так можешь, – сказал Чарли.

– Не думаю. Что это было в конце? Я чувствовал, что ты что-то делаешь, но на самом деле не могу сказать, что это было.