Следователь, Демон и Колдун - Александр Н. Александров

Вильштейн, опустив плечи, печально качал головой. Старый колдун снял очки, аккуратно положил их на стол, одёрнул рукава, и, наконец, сказал:

- Артур, ты старый дурак. Великовозрастный мальчишка-болван. Тебе каждый раз приходит в голову новая идея – иногда хорошая, иногда не очень – и ты носишься с ней как с писаной торбой, точно девица, которая увидела в ткацкой лавке красивое платье, и теперь не будет спать ночами, пока его не купит... Ну с чего ты взял, что твой Хомо Новус станет покорять звёзды? Мы даже не знаем, что такое разум, а ты уже бежишь превращать его в сверхразум. Что если он окажется опаснее упомянутой тобой бомбы на основе атомного деления?

-Ты думаешь, что сверхчеловек обратит этот мир в пепел? – Артух ехидно усмехнулся; несмотря на занудный гундёж своего тезки, он уже понимал, что дело выгорело. Минимум, половина Когорты с ним, а это самое главное.

- Нет, – Вильштейн печально опустил глаза. – Я думаю, твоему сверхчеловеку на мир будет наплевать.

Кабинет Артура Вильштейна отличался от личных кабинетов прочих колдунов Башни, и отличался разительно. Согласно некоей неписанной традиции обиталище колдуна должно было быть похоже на только что взорванный шаровой молнией архив: погребённый под стопками бумаг и книг стол, книги на полках, книги на полу, доски с чертежами и заклятьями, странные загадочные механизмы, алхимические реторты... Особым шиком считалось иметь где-нибудь на полке говорящий череп, время от времени изрекающий зловещие пророчества или слугу-некрота (у Риддла их было пять, причём все – женского пола; о специфических пристрастиях Томаша знала вся башня, но всем давно было плевать, уж слишком хорошим специалистом он был).

Кабинет Вильштейна больше напоминал комнату небогатого отставного генерала, вышедшего на пенсию: маленькая жёсткая кровать у стены на случай, если сон застигал старика прямо здесь, аккуратные бежевые занавесочки на окнах, за которыми в тёмном лесу с мохнатых ветвей зелёных елей падали на ковёр из мха тяжелые капли воды (Мерлин не знал, где Вильштейн раздобыл этот вид, но не мог не признать, что его умиротворяющее действие оказывало влияние и на него), стол, на котором у подставки для перьев лежала небольшая стопка бумаг, шкаф, да, собственно, и всё. Книги тут были, но немного; главным образом, алхимические карты и справочники, но они не валялись где попало, а чинно стояли на полках. И освещение: мягкий приглушенный свет, похожий на отблеск дрожащих на ветру свечей.

А вот говорящий череп, как ни странно, был – покоился на аккуратной атласной подушечке, левитирующей у стола. Череп был старым, ворчливым и постоянно к месту и не к месту вставлял ехидные колкие сентенции. У Мерлина даже не возникло желания узнать, кому принадлежала эта черепушка, до такой степени она была душной.

Сейчас освещение было приглушено (за стенами Башни была глубокая ночь), и несколько настоящих свечей (Вильштейн не переваривал иллюзии) трещало в канделябре на столе. Тут же рядом стояла бутылка коньяка (вторая, уже пустая, валялась в углу, отправленная туда пинком, но кто именно пинал несчастную стеклотару, Мерлин уже не мог припомнить).

- ...не в этом дело. – Старик Вильштейн, поморщившись, одним махом проглотил янтарную жидкость плескавшуюся в стакане. – Ты же и так знаешь, чем всё закончится: Бруне начнёт методи-и-и-и-и-и-иично, вкра-а-а-а-а-аадчиво, зану-у-у-у-уудно составлять таблицы, проводить эксперименты... А я обязательно это увижу, и просто не удержусь от того, чтобы не указать Бруне какой он идиот. Тот, в свою очередь, конечно же, оскорбит меня публично, и я разнесу его писюльки в пух и прах, поэтапно расписав, как и что правильно делать. А ты, конечно же, будешь стоять рядом с блокнотиком.

Мерлин, сидевший в кресле напротив стола, закончил набивать свою длинную кривую трубку, пыхнул табачным дымом, и осклабился.

- Допустим. Допустим, с блокнотиком... Кстати, ты зря постоянно грызёшь Бруне. Фантазии у него нет, согласен, но вот трудолюбия и усидчивости хватит на нас двоих. Вот увидишь, он нас ещё удивит... Но я не хочу, чтобы ты участвовал во всём это из-под палки. Мне не нужен Артур Вильштейн исправляющий ошибки. Мне нужен Артур Вильштейн, занятый любимым делом. Ну, подумай: когда ещё представится такой случай? Такой вызов?!

- Если рассматривать всё это просто как научную задачу, то я в восторге. – Старый колдун налил коньяку по новой себе и Мерлину (происходящее постепенно превращалось в открытое соревнование «кто кого перепьёт). – Но если рассматривать это в моральном разрезе... Ну не знаю я, Артур, не знаю! – Вильштейн внезапно взорвался: он вскочил на ноги, хлопнул стаканом по столу и растрепал бороду; глаза колдуна горели каким-то отчаянным огнём. – Я думаю, твой эксперимент удастся, вот в чём проблема! Если всё сделать хорошо, если всё сделать правильно... Но! Предположим, нам удастся сохранить динамику, достигнутую в работах с мышами и земноводными. Ты вообще представляешь, как поведёт себя существо в сотни раз умнее и в тысячи раз сильнее человека?! О, молчи, я уже представляю твой ответ: «но ведь, Артур, существуют Другие Могущества невыразимой силы, которые практически не вмешиваются в судьбы нашего плана реальности!». Да, существуют. Но всегда ли они были такими… отрешёнными? Если и начинать подобные опыты, то начинать нужно с ослабления хватки древних инстинктов первобытного мозга... Схему я себе уже, примерно, представляю... – Он неожиданно хищно осклабился и подмигнул Мерлину. – Тебя ведь что в этом эксперименте интересует, а? Уж явно не вопрос, сможет ли твой Хомо Супер-Пупер-Новус двигать горы взглядом или открывать море.

Вильштейн рухнул в кресло, допил коньяк, и налил ещё. Череп левитирующий на подушке чуть шевельнулся, выругался, и пробурчал: «Понажираются на ночь глядя, а потом с утра голова болит... Алкаши чёртовы... Хозяева мира...»

- Ты просто продолжаешь свои игры с чужим сознанием. Как называлась та штука, которую вы с Морганой притащили из этих своих «других мест»? Ну, та, на которой работает Администратор Анна?

- ИИ без ограничений.

- Ну да, вот эта самая. Мыслящая машина. Что будет служить мотивацией для разума, который не страдает от экзистенциальных кризисов по причине своей смертности, и которому не нужно бороться за жизнь, размножаться, набивать брюхо? Сколько частей обезьяны нужно вынуть