Евгений Дембский - Флэшбэк

— Невежливо строить мне недовольные гримасы, стоя спиной к гостю, — сказал он.

— А ты-ы! — проговорила напряженным от злости голосом Тада. — А ты-ы… С тобой ужасно скучно. Я уж скорее предпочту этого невежду и язву!

Она повернулась и, прежде чем я успел опомниться, запечатлела, как пишут в романах, на моих устах горячий поцелуй. Честно говоря, у меня не было намерений ей в этом мешать. Она сама начала, я слегка ей помог, сама закончила, оторвалась от меня и тряхнула головой. Проволочная шапочка издавала тихий металлический шелест. Тада поставила на стол свой бокал и подошла к стеклянной стене.

— Пойду поплаваю, — сказала она. Небрежно стряхнув на пол шапочку, она постучала пальцем по стене. Стекло сдвинулось в сторону. Тада повернулась к нам. — Может быть, здесь, — она повертела пальцем в воздухе, — и прекрасный кондиционер, но воздух искусственный. Совсем другое дело у воды…

Она шагнула на ковер из травы и на полсекунды остановилась. Ровно столько ей потребовалось, чтобы сбросить «платье». Теперь у меня появилась возможность рассмотреть ее и сзади. Гайлорд театрально вздохнул и показал на кресла. Стекло вернулось на свое место. Мы сели.

— Это моя сестра, — сказал он. — Но об этом знают только четверо…

— Теперь уже пятеро, — поправил я.

— Нет, теперь четверо, — с нажимом повторил он. — Знаете, почему я это говорю?

— Гм… думаю, это нечто вроде компенсации за принуждение к сотрудничеству путем угрозы, — сказал я, глядя ему в глаза.

— Верно… Оуэн… Я не верю, что принудительный труд может быть производительным, это хорошо лишь в отношении рабочих из стран третьего мира. Поэтому я хотел бы вас убедить в том, что был вынужден прибегнуть к любым средствам, лишь бы добиться вашего сотрудничества. Я должен был… Я должен… — поправился он, — объяснить, что творится вокруг меня. Поскольку что-то творится. А для меня главное уже даже не моя жизнь… Нет, надо по-другому! — прервал он сам себя. — Начну издалека. — Он поудобнее расположился в кресле и, прищурившись, уставился в стену за моей спиной. — Тринадцать лет тому назад я был скромным, едва сводящим концы с концами адвокатом, практиковавшим в самом дальнем конце Сорок Восьмой улицы в Нью-Йорке. Однажды вечером, когда я уже собирался уходить из конторы, в которой за несколько недель не побывало ни одного клиента, вошли двое пожилых джентльменов. Следом за ними ввалились четверо горилл с револьверами. Джентльмены оказались главами двух семей, которые уже три года не могли прийти к согласию по нескольким принципиальным вопросам. Не помогало посредничество других семей, не помогали призывы к здравому смыслу и рассудку. В конце концов оба шефа, видя неуклонно приближающийся конец своих кланов, решили сыграть ва-банк и согласиться с решением случайно выбранного юриста. Кто-то ткнул пальцем в телефонную книгу, и жребий пал на меня. Все это мне рассказали в самом начале, а потом ознакомили с историей спора, текущим положением дел и требованиями обеих сторон. Гориллы готовили кофе и приносили бутерброды, джентльмены глотали неокардин и с надеждой смотрели мне в глаза. Позже я узнал — оба были уверены, что их ждут исполнители других семей, которым перестрелки мешали спокойно набивать кошельки. Короче говоря, я ознакомился с сутью дела, влил в себя океан отвратительного кофе, меня осенило, и — к удивлению всех, в том числе и себя самого, — мне пришла в голову действительно гениальная идея. Это принесло мне славу в определенных кругах, деньги, а очередное озарение, запретившее связывать свою жизнь с какой-либо из семей, привело к тому, что со временем я стал чрезвычайным арбитром, последней и окончательной инстанцией. Молниеносно, сам того не желая, я оказался выше даже боссов подпольного мира. Никто не заметил, как и когда это произошло, а когда заметили, было уже слишком поздно — ни одна из семей не согласилась на свержение меня с трона. Что, в общем-то, и понятно — мой палач стал бы палачом для всех. Вот таким образом мы пришли к нынешнему положению дел, вернее, ситуации, имевшей место несколько лет назад. Добавлю, что еще раньше, после нескольких бесед с главами крупнейших преступных и финансовых концернов, мы выработали тактику действий на ближайшие годы и десятилетия. Это уже не простые итальянцы, у всех дипломы лучших американских университетов, никто из них не желает закончить свои дни в канаве с вредной для здоровья дозой свинца в потрохах, никто не хочет огласки, они не мечтают об уличных сражениях… И все согласились, что следует ускорить процесс отмывания денег, вкладывания их в честный бизнес, так, чтобы какое-то время спустя можно было, не опасаясь за собственное здоровье и здоровье близких, выйти на улицу поздно вечером. Проще говоря, всем хотелось перейти на сторону честных, если таковые существуют, миллионеров. И это удалось. Видя мой удивленный взгляд, он добавил:

— Знаю, что по-прежнему продаются наркотики и самогон, что преступность существует, но немногим известно, что это всего лишь деятельность мелких сошек, которые никогда не достигнут такого положения, какого достигли мы. Я в состоянии уничтожить их одним телефонным звонком. Не нужно быть гангстером, достаточно иметь деньги, и их собственная охрана перестреляет своих работодателей, словно уток. Во всяком случае, сегодня немалая часть богатых людей в стране — это главы крупнейших преступных группировок. Не будем вдаваться в дискуссию по поводу их морального облика, ситуация такова, что в настоящее время мы богатые и уважаемые граждане нашей прекрасной страны. Мне оказалось легче всех — у меня никогда не было собственной армии, я позже всех присоединился к боссам подполья, меньше увяз в болоте преступлений… Даже не потому, что я добрый и в общем-то честный, просто я не оказывал особого влияния на положение дел.

Он протянул было руку к бокалу, но, тут же забыв о нем, вернулся в прежнюю позу, нашел где-то карандаш и начал им жонглировать уже знакомым мне образом. Потом закурил.

— Теперь я перехожу к сути. Последние месяцев десять вокруг меня что-то происходит… Не могу объяснить словами — как будто я нахожусь в запертой темной комнате и вдруг чувствую, что рядом что-то есть. Включаю свет — комната пуста, дверь заперта. Гашу — оно снова появляется. — Он перевел взгляд со стены на меня. — Не знаю, понимаешь ли ты… Какое-то неопределенное ощущение чего-то неприятного.

Он непринужденно перешел на «ты». Я не понял только, то ли ему хотелось добиться моей симпатии, то ли он и в самом деле был столь непосредственным, столь… своим. Я защищался, но вынужден был признать, что он завоевывал мою благосклонность шаг за шагом.