Сергей Лукьяненко - КВАЗИ

– В этом больше нет нужды.

– Ничего, поносите немного, – сказал я. – Зачем? Зачем вы это сделали?

Женщина-кваzи смотрела теперь только на меня. Потом улыбнулась и спросила:

– Вы когда-нибудь любили?

– Доводилось, – сказал я.

– Я не могла больше смотреть, как мой любимый человек старится, – сказала она. – Теряет форму, привлекательность, ясность ума… Когда-нибудь он стал бы кваzи… но вот таким… старым и нелепым… – Она презрительно посмотрела на Михаила. – В то время как настоящая, полноценная, высшая жизнь – рядом. Надо лишь умереть, пройти неприятный этап… и воскреснуть. Вечно молодым.

– Вечно мёртвым, – шёпотом сказал я.

– Вечно молодым, – повторила Виктория и замолчала.

– «Любимых убивают все, – сказал Михаил и рывком поднял Викторию со ступенек. – Но не кричат о том. Трус поцелуем похитрей. Смельчак – простым ножом».

– Стихи пишете? – поинтересовалась Виктория.

– Это Оскар Уайльд, дура дохлая, – сказал я. Покосился на Михаила. – И дело не в том, что дохлая, а в том, что дура.

Михаил потёр правый бок, очень натурально вздохнул.

– Рёбра болят. Три ребра, а они почему-то дольше всего срастаются. Денис, вызовите опергруппу, пожалуйста.

Ночная Москва красива. Когда-то я думал, что навсегда разлюбил ночь.

Ничего, привык понемногу…

– Куда тебя отвезти, Михаил? – спросил я.

– В гостиницу «Ленинградская», конечно, – сказал Михаил. – Где ещё остановиться честному кваzи?

– Ты шутишь, что ли? – мрачно спросил я.

– Пытаюсь. Получается?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Как-то не расположен к шуткам сейчас. Напиться хочу.

– Везёт тебе, – кивнул Михаил. Достал мобильник и стал кому-то звонить.

Я не слушал. Я думал, что, наверное, он всё-таки и впрямь шутит.

Мы остановились у гостиницы рядом с шумящей вокзальной площадью. Как раз протяжно гудел, отправляясь, бронепоезд Москва – Казань, идущий сквозь мёртвые земли, где даже кваzи не чувствуют себя в безопасности среди толп восставших.

– Не думай только, что мы стали друзьями, – сказал я. – Ты всё равно такой же, как она. Нежить.

– Я и не думаю, – покорно согласился Михаил.

Мы выбрались из машины, я поколебался – и пожал ему руку. Горячую даже жарким летним вечером. По улице громыхал, приближаясь, трамвай.

Самый опасный вид транспорта, об этом ещё Булгаков писал. Раз – и голова с плеч. Кваzи может быть сколь угодно силён, но если он поскользнётся и упадёт под трамвай…

– Завтра нам обещали дать квартиру, – сказал Михаил. – Я некоторое время буду работать в Москве.

– Уже понял, – кивнул я. – Нам?

Трамвай приближался. Я быстро оглянулся. Где здесь камеры… попаду я в кадр или нет, и будет ли понятно, что я не удерживаю кваzи, а толкаю под трамвай…

Но Михаил вдруг завертел головой, уставился на гостиницу.

– Папа! – Из дверей гостиницы вдруг выскочил мальчишка – маленький, лет десяти, бросился к Михаилу. – Папа, всё в порядке?

Трамвай проехал мимо.

Михаил неловко обнял мальчика – я заметил, что он прижимает его к левому боку.

– Конечно, в порядке. Разве со мной может что-то случиться?

Я отвёл глаза. Ребёнок-кваzи. Какой ужас. Хуже не бывает.

А потом я посмотрел на них снова.

Мальчик был живой. Розовощёкий, раскрасневшийся, с любопытством смотревший на меня.

Я не прав. Бывает и хуже.

Но почему именно сегодня?

– Это Денис, мой новый напарник, – сказал Михаил. – Он хороший и живой.

– Привет, – сказал я. – Ну и пока! Спешу, дома ждут.

И нырнул в машину так позорно быстро, словно за мной гналась толпа восставших.

Дома я разулся, стягивая ботинки ногами – в руках был пластиковый пакет из супермаркета. Прошёл на кухню, оставляя на полу влажные следы, носки пропотели за день. Сел за стол, привалился к стене, достал из пакета бутылку водки. Свернул крышку и глотнул прямо из горла.

Жидкое забвение потекло по телу.

Я сидел и смотрел на стену напротив. На фотографию, где Оля стояла у окна, держа на руках младенца. До апокалипсиса оставалось три месяца, Оля улыбалась, и мой девятимесячный сын улыбался тоже.

– Вот ведь как бывает, – сказал я и сделал ещё один глоток.

В пустой квартире не было никого, чтобы мне ответить. Да я и не ждал. Я прекрасно научился говорить сам с собой за десять лет.

Жизнь тем и хороша, что один собеседник у тебя всегда найдётся.

Глава вторая

Небо и ветер

В июне месяце в Москву всегда приходит буря. Несколько раз подступает к городу, заставляя метеорологов объявлять штормовое предупреждение, и развеивается.

А потом накатывает в полную силу.

Не знаю, собиралась ли буря разыграться сегодня или просто играла с городом. Но ветер дул нешуточный. По небу неслись плотные низкие облака, полные воды, но пока ещё не пролилось ни дождинки.

– Я сам пойду, – сказал я Михаилу.

– Почему не вместе? – поинтересовался он.

– Справлюсь.

Мы стояли у мусоропровода, откуда вела дверь на маленький технический балкон. Двадцать первый этаж. Шестьдесят метров над землёй.

– Я не разобьюсь, если что, – напомнил Михаил, придержав меня за руку.

Я покрутил пальцем у виска.

– То есть разобьюсь, – признал Михаил. – Но выживу. В смысле – восстановлюсь. Со временем.

– Тогда мне чего бояться? – спросил я. – Разобьюсь – восстану – возвышусь. Делов-то.

– У тебя в завещании указана кремация, – сказал Михаил. – Не восстанешь.

– Тогда и биться не буду. Пусти!

– Но почему именно ты? Ты вчера много пил. Я чувствую запах.

– У тебя загар неправильный, – объяснил я. – Не надо им сейчас тебя видеть.

Михаил подумал и отпустил руку.

– Разумно. Иди.

Я толкнул дверь и неторопливо вышел на балкончик.

Ого!

Вот это ветрила!

Будь у меня шляпа – она бы улетела.

Будь у меня крылья – я бы сам улетел.

А будь мозги – рванул бы обратно.

Балкончик был узкий, но длинный, метра четыре. Он соединял лифтовую площадку с мусоропроводом и дверь на лестницу. То есть в случае пожара жильцам предстояло петлять при спуске: выбегать на балкон, впуская в горящее здание свежий воздух, и снова нырять в огонь.

Как-то глупо. Впрочем, у нас тут не пожар.

Вначале я посмотрел вниз. Там стояли несколько патрульных машин, пожарная машина, «скорая». И зеваки, куда же без них. И телевизионщики. Ну ещё бы…

Я помахал рукой всем сразу.

Потом повернулся.

Девчонки стояли на старой облупленной тумбе в углу балкона. Вначале я решил, что это просто какой-то ларь. Потом понял, что это старая швейная машинка «зингер». Древняя! Ей же лет сто! Кто такой антиквариат выкидывает?