Хоккенхаймская ведьма - Борис Вячеславович Конофальский
Волков не мог понять: это монах так злится или напуган. Он стоял, молчал, слов оправданий не находил.
– Нет, друг сердца моего, нельзя, возбраняется это, – продолжал монах. – Вы ж рыцарь божий, сила ваша не в крепости рук, а в крепости духа. Как же не устояли вы перед грехом прелюбодеяния? Ничтожна сила духа вашего пред лоном смазливой вдовы. И какой же вы тогда рыцарь?
Они стояли на улице. Слава богу, никто к ним не подходил и никто не мог слышать их разговора, иначе кавалер сгорел бы со стыда. Волков уже и забыл, когда его вот так отчитывали. Обиднее всего, что монах имел право ему это высказывать, но уж больно хороша вдова оказалась. Впрочем, он за три недели изголодался по женскому телу так, что и менее привлекательная особа могла его соблазнить.
– Вы уж, друг мой, не взыщите, но наложу я на вас епитимью, – продолжал отец Иона, – и немилосердную: неделю поста, чтобы кровь при виде женщин не кипела. Три дня к заутрене ходить, ждать причастия, по сто поклонов делать, до пола, «Отче наш», – отец Иона сделал паузу, чтобы рыцарь прочувствовал, – двести раз читать. Тяжко сие? Зато дух ваш укрепим. Я девицам, что блудят до замужества, и больше поклонов велю класть. Хотя им-то я должен прощать пуще вашего, и Господь им прощает больше: женщины как ослицы, естеством живут, а вы муж, вам Господь и силу, и дух дал, так пусть дух страсти ваши сдерживает. Иначе и беде быть.
Волков только поклонился, спорить было бессмысленно.
Утром дурень Ёган не разбудил его, он так и спал до завтрака, а вдова пригрелась рядом – ей-то куда спешить было, не в тюрьму же холодную. Проснувшись, кавалер еще раз брал ее, потом по нужде ее повел Сыч на двор, где и была замечена монахами.
И теперь выговор слушал Волков, смиренно со всем соглашаясь, но ни о чем не жалея. А отец Иона все не унимался:
– И то не прихоть моя, не подумайте, то не заповедь сухая из Святой Книги, то мой опыт вам говорит: с ведьмой ложа не дели. Коли душой своей бессмертной дорожишь: не дели, как бы прекрасна ни была она, а встречаются и такие, что прекрасней этой вдовы. Много прекрасней. Много соблазнительней. Видел я своими глазами, как выгнивают добрейшие и славнейшие мужи, и отцы церкви, и воины те, что коснулись ведьм. Сначала речи их слушали, они начинают всегда с речей, а потом и ложе делили. И крепкие мужи становились сначала для ведьм возлюбленными, а потом и верными слугами злых женщин, а потом и крепостными холопами им, а дальше и рабами бессловесными, и кончали они зверьми цепными. И то не аллегорию я вам рассказываю, а истину! Своими очами видел: на цепи ведьма держала мужа, некогда доброго и славного, – аки зверя, голого и подлого, который гадит там, где ест. И плетью его била, и мочилась на него. А он радовался ей, как пес хозяину. А когда взяли мы ее и в крепкий дом посадили, она велела ему высвободить ее. Так он ночью пришел и стражей жизни лишил, взял ее и бежал с ней, насилу нашли их. И сожгли обоих.
– Но ведь вдова не ведьма, – возразил Волков, – отец Николас так сказал.
– Кто ж с отцом Николасом спорить станет? Никто. И я не стану, но скажу вам вот что: коли намек, коли тень намека есть, что жена зла, так бегите от нее, добра ей не делайте, на посулы не идите, обещаниям не верьте. И главное, еду у нее не берите, и крова, и ложа не делите. Не делает ведьма добра никому, кроме как себе!
– Да, святой отец, я запомню это, – сказал кавалер.
– Я прошу вас – поклянитесь. Нет, не прошу, я требую от вас, как от рыцаря божьего, клянитесь, что ни кров, ни еду, ни ложе не поделите с женою злою, что с Сатаной знается, – настаивал отец Иона.
Волков молчал, не клялся. Смотрел на толстого и праведного монаха. Думал.
– Так что ж вы медлите, друг мой? – удивлялся отец Иона.
– Ах да, да. Клянусь, что не разделю еды, крова и ложа со злой женой. Не буду слушать ее посулов и верить ее обещаниям.
– Аминь, вот и славно, – успокоился монах, крестя его и давая руку для поцелуя, – пойдемте завтракать, хотя для вас теперь завтрак будет постен. Да уж, не взыщите, постен.
Они собрались уже в трактир, да тут во двор въехала роскошная карета и два верховых за ней. На карете красовался герб, который в этих местах знали все, и принадлежал он принцу Карлу. Карлу Оттону Четвертому, герцогу и курфюрсту земли Рбенерее. Конечно, это не мог быть сам герцог, уж слишком мала свита, но, несомненно, это кто-то из его ближайшего круга. Слуга слез с запяток и вытащил лесенку, открыл дверь, и из кареты выскочил проворный человек, и он со слугой и конюхом стали помогать выйти не старому еще, но уже седеющему господину, который был, видимо, хвор. Господин глянул на монаха и Волкова, те поклонились ему, на что приехавший едва заметно ответил, и слуги под руки увели его внутрь, а кавалер и монах пошли завтракать.
* * *
Не зря Роха считал Волкова ловкачом. Когда рыцарь, монахи и Брюнхвальд, сидя за столом, услышали, как один из слуг приехавшего господина сказал другому, что нужно бы сыскать доктора, то Брюнхвальд и монахи подумали, что, видимо, этот вельможа болен. А вот Волков сообразил, что неплохо бы оказать ему если уж и не услугу, то хотя бы знак вежливости, мало ли как все обернется. И поэтому он позвал к себе брата Ипполита и шепнул тихо:
– Сходи к тому господину, что приехал, кланяйся, скажи, что я тебя послал, хочу справиться: не нужна ли ему помощь? Назовись лекарем.
– Так не звали меня, – мялся молодой монах. – Может, и без меня обойдутся.
– Иди, говорю, скажешь, что от меня пришел, а отошлет так отошлет, немного потеряем, – настоял кавалер. – Иди сейчас, пока они за доктором не послали.
Монах вздохнул, словно его на казнь отправляли, и пошел наверх в комнаты для богатых гостей. Даже доесть ему господин кавалер не дал. Ушел и не вернулся оттуда. Завтрак уже подошел к концу, даже брат Иона наелся, а юного монаха все не было.
Не стали его ждать и поехали в место, где шел трибунал, где, так и не заехав в тюрьму после ночи с Волковым,
