Дарья Зарубина - Носферату

— …уже получился неплохой подстрекатель к преступлению, этакий профессор Мориарти, корень всех зол, на фоне которого стараниями так полюбивших вас газетчиков вы засияете, как херувим на рождественской елке. Но, кроме этого, на вас, увы, ничего серьезного нет.

Профессор Муравьев улыбнулся всем широкой искренней улыбкой непойманного, а следовательно, не вора и оперся ладонями на стол, собираясь подняться со стула и уйти. Я снова посмотрел на него и в одно движение вцепился в его правую руку. На ней чуть выше основания большого пальца виднелось едва различимое розовое пятно.

— Вы ведь знаете, что это такое, профессор? — спросил я. — Вы копались в останках мертвого саломарца, верно, очень осторожно, но все равно без перчаток. Этот кружок на вашей руке — след саломарского яда.

Я расстегнул пару пуговиц рубашки и показал бордовые круги на плече.

— Неужели вы не видите, Павел Александрович, что ваш друг уже пытался обмануть вас, забрать полиморф Раранны! С более разумным полиморфом он, отправив вас на задворки космоса, мог развернуться вовсю, а вы даже не узнали бы об этом. И вы готовы защищать его даже теперь?

Профессор коротко кивнул. Достаточно было одного взгляда на Насяева, чтобы понять — дело не в Муравьеве и настоящей мужской дружбе. По всей видимости, я все-таки переоценил негативную сторону темной извилистой души сентиментального физика — профессор действительно был готов принести себя в жертву, позволив другу и идейному вдохновителю выйти сухим из мутной воды. Возможно, и природное лакейство этого ученого мужа, помимо богатейшей гаммы отрицательных, имевшее, по всей видимости, еще и положительные стороны, заставляло его преклонить колено и ждать взмаха секиры правосудия, стоически сохраняя феодальную верность своему соратнику и господину.

Я вгляделся в пасмурное, решительное и оттого даже немного приятное лицо Насяева и в лучащееся радостью лицо Муравьева и понял, что каждый из них так и остался в какой-то мере для меня неразрешимой загадкой. И единственное, что без труда читалось на физиономиях обоих преступников, так это уверенность, что «наконец-то все кончилось». Но если мои руки и были пусты, то в комнате насчитывалось как минимум еще четыре рукава, из которых предстояло появиться паре-тройке козырей. Я бросил взгляд на Анну Моисеевну, надеясь, что она готова принять подачу.

— Едва ли то, что я умудрился шаркнуть рукой по щупальцу мертвого консула, делает меня преступником. Я для вас неуязвим, как Ахиллес, не так ли? — продвигаясь к дверям вместе с оторопевшей и совсем растерявшейся женой, спросил меня Муравьев. Ощущение «конца партии» вернуло ему хорошее настроение и чувство юмора. Я промолчал. Однако в этот момент бледные пальцы Анны, оказавшейся за спиной супругов, сомкнулись на запястье профессора.

— Ну что вы, Валерий Петрович. Неуязвимых у нас нет. И даже несмотря на то, что ваш друг решил защищать вас, вряд ли после сегодняшнего дня вы заживете так же счастливо и припеваючи, как раньше.

Профессор инстинктивно попытался высвободить руку. Но с другой стороны беззвучно и внезапно, словно соткавшись из воздуха, его подхватил Санек.

— Анна Моисеевна права. Мы, конечно, не можем пока задержать вас, но ваша супруга, к сожалению, пойти с вами не сможет. Вы, кажется, упустили из виду, что сегодня утром следователем Берг были изъяты из хранилища семь риммианских гобеленов, похищенных у Отто Штоффе. И, исходя из собранных фактов, Ирина Алексеевна Муравьева является либо сообщницей, либо невольной соучастницей кражи. У нас есть ее отпечатки на тубусе, подписанные ею документы, удостоверяющие подлинность гобеленов в момент сдачи хозяину, и множество иных бумаг, при правильном использовании которых карьере Ирины Алексеевны и, возможно, ее свободе придет конец.

В светлых глазах Санька сверкнула ледяная сталь, голос звучал ровно и страшно. Муравьева затравленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на мужа, но на мгновение отразившаяся в нем надежда погасла. Лицо Валерия Петровича было спокойным. Ирина Алексеевна закрыла лицо руками и разрыдалась. Пожалуй, умом я понимал профессора — пару лет возить дочерей в тюрьму на встречу с матерью предпочтительнее приговора за шпионаж и организацию убийства инопланетного дипломата. Но достаточно было взглянуть на ссутулившуюся фигурку госпожи Муравьевой, чтобы поступок ее супруга перестал казаться логичным и приобрел вид банального и подлого предательства.

— Перестаньте, не мучайте ее, — подал голос Насяев. — Я подпишу все необходимые бумаги, любые! Какие вам еще нужно? Признаюсь в том, что все это организовал я. Только оставьте в покое Ирину. Она ни в чем не виновата и ни о чем не знала, вы же сами видите!

— Роль Ирины Алексеевны в этом деле, конечно же, зависит от показаний профессора Насяева, и мы не сомневаемся, что он будет героически защищать честь дамы, — подхватила Анна. — Однако с этого момента госпожа Муравьева поступает в руки правосудия в лице Анны Моисеевны Берг, то есть моем. И, пожалуй, о карьере в любой сфере, хотя бы косвенно связанной с искусством, вашей жене, даже в случае оправдательного приговора, придется забыть навсегда. Такое обычно аукается очень долго. Так что идиллии не получается, уважаемый Валерий Петрович. Извините, Ирина Алексеевна, — виновато проговорила Анна, положив руку в белой перчатке на дрожащее плечо Муравьевой, — вам сейчас придется пройти частичную чистку памяти. Сами понимаете, то, о чем здесь шла речь, не стоит держать в голове. В наше время это очень ненадежное хранилище.

Анна осторожно взяла под руку госпожу Муравьеву и вывела за дверь, в то время как Санек железной хваткой удержал профессора в комнате.

— Мы, конечно, не настаиваем, но в сложившейся ситуации, чтобы не усложнять дело вашей супруги, вам, профессор, придется немного посотрудничать с нами и доиграть начатую вами комедию с ложным и истинным убийцей саломарца. Тем более что есть люди, согласные с вашим мнением о нежелательности установления прочных дипломатических отношений с Саломарой…

В глазах Санька вновь появились странные гипнотические искры. Его слова невидимым удавом сворачивались вокруг Муравьева и, судя по его покрасневшему лбу, душили его. В какое-то мгновение я увидел в лице профессора такое безразличие и покорность, что мне стало гадко и стыдно. Я поспешил выйти, так и не дослушав разговора.

В соседней комнате в большой корзинке на своей любимой подушке лежал, повиливая хвостом, действительный герой этой истории. Рядом с ним сидел усталый и взлохмаченный Юлий. Видимо, попытки удержать Экзи дались ему нелегко.