Василий Шахов - Тень Уробороса. Эпоха лицедеев

7. Первое задание

Последующие полтора года ничего особенного не случалось. Зил неприятно удивлялся затишью, повисшему над поместьем Антареса. Интуиция подсказывала ему, что это очень дурное предзнаменование.

Они встречались с Сэндэл почти каждый день, но лишь как хозяйка и охранник. В очень редких случаях ей удавалось вырваться из-под надзора «всевидящего ока» и с жадным нетерпением срывать минуты настоящей нежности в руках того, кто любил ее с безоглядностью верного пса. Элинор понятия не имел, что Антарес, который знал о них все, с досадой так и называл его при жене — «псом». Или «гаденышем». Других слов по отношению к фаустянину в арсенале дипломата уже не находилось. Антарес не ожидал, что жена переиграет, а она переиграла и позволила себе отозваться на чувства безродного монашка.

— Да что же мне делать, Макси?! — в отчаянии кричала Сэндэл. — Я выполнила все, о чем ты требовал! Ты пойми: он чувствует меня насквозь! И любая фальшь с моей стороны будет им замечена, понимаешь?!

— Хм! Дорогая, — насмешничал Антарес, которому доставляло удовольствие видеть жену такой, — а ты ведь и рада убеждать его в обратном. Да еще и с такой самоотдачей, что тут волей-неволей засомневаешься…

— Вспомни, Макси, ты сам втравил меня в эту игру! Я не подозревала, что он эмпат. Иначе…

— Что иначе? Не стала бы лишать его девственности? Ха-ха-ха! Иди сюда!

Он демонстрировал ей последние записи, дополняя их своими комментариями:

— Посмотри на свое лицо, дорогая! Откуда это глупо-блаженное выражение? «Иначе»! Да техника плавится от того, что между вами происходит! Слепой-глухой-парализованный заметит это твое «иначе»!

— Так что же мне делать, наконец?!! — топала ногами писательница. — Ты не даешь мне бросить его, ты психуешь, когда я выполняю твою волю! Что мне делать?

— Я психую? Ты слишком большого мнения, дорогая, о себе и этом… гаденыше.

И Антарес бесился все сильнее, ведь она была права. Парадокс! Дилемма! Знал, видать, треклятый иерарх Эндомион, кого подсунуть. Угораздило же — принять эмпата! Но теперь оглядываться назад поздно. Эмма Даун не поймет. Слишком много сил и средств вколочено в этого парня, чтобы вот так легко уничтожить его и начать все заново, с другим фаустянином. Не-эмпатом. Хотя черт их знает: а почему бы им и всем не оказаться таковыми на Фаусте? Да и Сэндэл может выкинуть фортель. Если уж она осмелилась расколотить тогда, на катере, дорогостоящий интерактивный «Видеоайз», лишь бы переспать наконец-то со своим гаденышем, если их страсть длится уже два года и не только не собирается меркнуть, а лишь разгорается и обретает новые чувства, то на что хватит Сэндэл, если прикончить ее «зазнобу»?! Человеческий фактор! Да еще и женская психология, которую ни один дипломат до конца не постигнет, причем даже в том случае, если этот дипломат — другая женщина, а не Антарес…

Да-а… дела…

И вот наконец для Элинора нашлось настоящее занятие. Глава «Подсолнуха» шепнула об этом дипломату на одной из неформальных встреч, когда гостила на Эсефе…

Тем же вечером Антарес дал поручение своей супруге.

— Тогда почему ты плачешь? — не понял фаустянин, прикасаясь пальцем к слезе на щеке Сэндэл.

— Потому что мне не нравится эта ситуация, Эл. У меня ощущение, что тебя хотят подставить.

— Да зачем я им? И какой интерес я представляю для кого бы то ни было? Простое задание: выбраться на Землю, отыскать человека, передать ему наличные, получить что-то в обмен — и вернуться.

— Тут есть какой-то подвох!

— Конечно, есть. Но разве мы можем что-то изменить? Убежать отсюда ты не хочешь, я ведь «синт»… Оставить тебя я не могу. Я не знаю, как твой муж будет использовать то, что я получу от землянина, но в моей миссии нет ничего противозаконного. Поэтому…

Сэндэл напряглась, вслушалась в темноту парка. Элинор тоже почувствовал приближение постороннего.

— Это за мной, — шепнула она. — Я бегу в дом, ты иди к себе и жди.

Фаустянин притянул ее за руку и, рискуя, поцеловал в губы, чувствуя горечь — не слез ее, нет: глубже. Уже в который раз он спрашивал себя, почему она отказывается бросить ненавистного Антареса и начать новую жизнь. Ответ был только один. Она не доверяет и ему, Элинору. Любит, но не доверяет. Зилу этого не понять, но в Сэндэл это уживалось.

Когда ее шаги стихли, он перепрыгнул через перила беседки и уже направился к своей пристройке, как вдруг услышал женский голос, окликнувший его из темноты:

— Эл!

Элинор обернулся. Сэндэл он узнал бы на другом краю Вселенной. А обладатель голоса не имел даже особого биополя. Так, штамповка. «Синт».

Мирабель. Он мог бы и не отзываться: вряд ли кому-то, тем паче биороботу под силу обнаружить фаустянского монаха, если тот не желает, чтобы его обнаружили. Но Элинор отозвался:

— Я здесь!

«Синт» бросилась на звук.

— Эл! — шепнула она, оглядываясь за плечо.

— Говори, здесь нет «мух», — уверил фаустянин.

Мирабель что-то вложила в его руку.

— Нашла во время уборки в спальне хозяев…

— Что это?

— Это ваше.

И, резко развернувшись, она убежала.

На ощупь это была какая-то материя. Элинор узнал ее: тесьма, которой он обычно подвязывал волосы…

Неизвестно почему, но этот маленький блеклый ресторанчик на окраине одного из земных городов запомнился фаустянину до мелочей. Серый, не очень хорошо вымытый пол, однотонно-бежевые стены, псевдо-кованные решетки в нишах, какие-то аляповатые стереопанно…

Человека, с которым Элинор встречался в Москве, звали Аланом Палладасом. Он был биохимиком. И он очень понравился Зилу: в Палладасе жила какая-то добрая, но «неприрученная» сила. И еще ему было плохо, это чувствовалось сразу. Бывший монах сразу проникался настроением людей, которые были ему симпатичны.

— Знаешь, парень… Даже не говори, как тебя зовут, знать ничего не желаю… — Алан разделывался со своим ужином, а Элинору кусок не лез в горло. — Ну так вот… Недавно я за собой заметил… Штука такая, неприятная до чёрта… Смотрел-смотрел кино, и вдруг поймал себя на мысли, что не могу я так, как там. Видишь, в чем суть. Там парнишка один бросился на обидчика, когда у него на глазах втоптали в грязь что-то вроде флажка… не флажка… не знаю, как это называется — старый фильм, из Наследия… Но для парня это была святыня. Просто безоговорочная святыня. Со стороны смешно, знаешь: какая-то тряпка, господи ты боже мой. Ну и черт с ней, вот еще — из-за какой-то дряни калечиться. А там был рефлекс, я тебе скажу. Вспышка! Как если бы… ну, не знаю… как если бы его мать или отца оскорбили… Вот есть у тебя родители?