Андрей Рубанов - Хлорофилия

– Добавь патронов.

– Нету больше.

– Врешь. У тебя все есть.

– Не забижай. Ты меня знаешь. Я не врал, не вру и не буду. Нету патронов.

– А зажигалу дашь?

– Не дам. Я тебе восемь дней как давал зажигалу.

– Она уже не зажигает.

– Правильно, Митяй. Кончилась, вот и не зажигает. Выбрось.

– Меня батяня учил ничего не выбрасывать.

– Правильно учил.

– Батяня, он – да. Худого не скажет.

– А про наш уговор знает?

– Считай, знает. Хошь – иди к батяне, спроси.

– Нет, Митяй. Не хочу к батяне. Мы лучше с тобой.

Гоша отвечал на реплики дикаря грубовато, но подобострастно. Савелию показалось, что он переигрывает. Странно, но и дикарь тоже как бы немного исполнял роль пещерного человека – по его взглядам, нет-нет бросаемым на своих волосатых соратников, было заметно, что немытый богатырь лукавит и чего-то ждет. Соратники – кто с дрекольем, кто с ружьем – оживленно переминались, перемигивались, но колонистов держали в поле зрения. Савелий посмотрел на Мусу: старый сибирский партизан был напряжен и держал оружие наготове.

Дождь слабел. Глыбов зевнул и стал изучать ногти.

Про автомат не говорили. Про Илону – тоже. Ее, сладко спящую, завернутую в одеяло, Муса утром отнес на руках, устроил в багажнике, сейчас она спала.

Молодой Митяй, взвешивая в руке каждый предмет, перебрасывал его приятелю, тот – второму, в конце концов добро бесследно исчезало в зарослях. До повидла добрались в последнюю очередь. Митяй запустил нечистый палец, облизал, засмеялся. Сделал знак: из кустов вынесли жбан, накрытый мятой алюминиевой крышкой.

– Местный алкоголь, – шепотом объяснил Гоша. – Каждому надо выпить по глотку.

– Еще чего, – брезгливо возразил Глыбов.

– Не волнуйтесь. Экологически чистая вещь. Вам понравится.

Тем временем юный вождь уже зачерпывал медовуху берестяным ковшом. Выпрямился, через плечо бросил взгляд на спутников.

– Земля – моя, – с расстановкой провозгласил он и значительно посмотрел в глаза каждому делегату. – Все, что на ей, – мое. Все, что в ей, – тоже мое. Ходи по ей, свое делай – а помни, по чьей земле ходишь. А забудешь – придет Белый Лось и топтать тебя будет. Пока совсем не затопчет.

Он отхлебнул из ковша, вручил Гоше. Серьезный Гоша пригубил, передал доктору. Тот – Мусе.

Когда Муса протянул руку, из леса прилетело копье, ударило его в спину, меж лопаток, пробило насквозь. Хрустнули переламываемые кости. Муса издал горловой звук и упал в брезент, подбородком вперед.

Рядом рухнул Глыбов.

В Гошу Дегтя воткнулось сразу три копья. Может быть, его особенно спешили умертвить. Он был почти друг, он был свой, а своих, судя по всему, здесь не жалели.

Безоружного доктора зарезал Митяй – подскочил и ударил ножом в живот. Как и Савелий, доктор ничего не успел сделать, только вскрикнул. Свободной рукой дикарь зажал ему рот, а потом, немного подсев, силой предплечья поднял нанизанного на клинок человека в воздух, чтоб глубже вошло и вернее получилось.

Пятачок вокруг вездехода наполнился обнаженными фигурами. Всем лежащим деловито разбили дубинами головы. Наклонялись, смотрели – готов или еще дышит? – опять били, с размаху. Сквозь шум дождя доносились спокойные реплики: «сюды», «погодь», «щас». Поляна едва вместила всех бойцов, но Савелия не тронули и даже не прикоснулись. Потом его ноги ослабели, он сел на мокрое, прислонился спиной к колесу вездехода. Смотрел, как Митяй обтирает лезвие пучком травы и поднимает на него ярко-синие глаза.

С мертвых тут же стали срывать одежду. У Глыбова оказался жирный живот. А на спине и плечах – зеленые, неправильной формы, пятна. Над ним нагибались, рассматривали.

– Порченый.

Обнаженные тела городских людей по контрасту с мощными, поджарыми, рукастыми дикарями смотрелись жалко.

Митяй присел перед Савелием, спросил весело:

– Баба где?

– Бабы нет, – хрипло соврал Савелий.

Он точно знал, что местные побоятся лезть в вездеход. Просто не сообразят, как открываются двери. Главное, чтобы Илона не закричала, не стала колотить изнутри по стеклам.

– Нет бабы, – повторил он. – Она… хворая.

– Ага. – Дикарь поднял нож и быстрым движением рассек Савелию щеку. – Не врешь?

– Нет, – твердо произнес Савелий и через плечо молодого Митяя увидел, как на поляну под руки выводят старого Митяя.

Завернутый в мех старец шел очень медленно, с двух сторон поддерживаемый бородатыми ординарцами. Тяжело переставлял ноги в огромных, изъеденных молью валенках. Воины примолкли, торопливо расступились. С их дубин обильно текло ярко-красное. Старик внимательно осмотрел окровавленные тела, пошевелил бровями, взглянул на сына. Тот ухмылялся. К Савелию подскочили, железными пальцами схватили за волосы, за локти, рванули, поволокли. Он застонал от боли, но его ударили в живот, выбили дыхание. Несколько секунд он хрипел, зажмурив глаза, а когда открыл – увидел прямо перед носом валенки и даже распознал их кислый запах.

Глядя сверху вниз, патриарх вздохнул и объявил:

– Тебя не убьем.

Вдруг Савелий решил схватить его за ноги, повалить, вцепиться в горло. Пока в спину будут вонзать лезвия, пока будут ломать дубинами затылок, он успеет покончить со стариком, и самому умирать будет уже не так обидно. Но потом он вспомнил, что его судьба – превратиться в стебель зеленый, а растения не мстят за собратьев.

– Садись в свои железные санки, – продолжал старик. – Возвертайся до своих. Расскажи, чего тута было. А кто не поймет, тем по новой расскажи. И мои слова передай. Пускай все, сколько вас есть, уходят отсюдова. Тута все наше, а вашего ничего нету. И не будет. Не уйдете – всех убьем. Уйдете и возвернетесь – тоже всех убьем. Понял меня?

Ногой, обмотанной в смрадную сыромятную портянку, Савелия пнули в пах. Старик терпеливо подождал, пока пленник перестанет кричать.

– Мне, – продолжил он, – отец говорил, что далече отсюдова стоит город большой, где все есть. Знаю, что вы оттудова пришли. Из города, где все есть. Зачем пришли – не знаю и у тебя не спрошу. Ты все равно не скажешь. Потому как сам не знаешь. По глазам вижу. Только тута вам жизни не будет. Вы злые и порченые. Вы своих баб готовы на сторону отдать, чтоб свои беды исправить. Видать, крепко вас Худой Петух в жопу клюнул. Правду говорят: у кого все есть, тот еще больше хочет. Иди до своей деревни, скажи слова старого Митяя и сына его: пускай Худой Петух заберет вас всех обратно. Туда, где все есть, но толку нет. А по своим друзьям не плачь. Их Белый Лось растоптал, иначе никак было. А бабу свою белую никому не отдавай, себе оставь.

Валенки исчезли из поля зрения. Когда Савелий поднялся на ноги, поляна была пуста. Только в центре ее лежали вповалку четыре обнаженных тела. Красная кровь, зеленая трава. Доктор лежал на спине, череп был раздавлен, но на лице – ни царапины, в раскрытых глазах выражение покоя. Тела Гоши Дегтя и Глыбова были обезображены до неузнаваемости, Муса – изрезан вдоль и поперек.