Наталия Нестерова - Некромант. Присяга

«Я не могу судить…»

«Не реви. И перестань бродить темными тропками, вот же свет! Будешь жить со своим собственным Даром… и со всем, с чем тебе теперь придется разбираться».

«Ну… счастливого пути, маг!»

«Счастливо оставаться… Ксения, экстрасенс».

Наутро я проснулась совсем другая.

Сделав круг по орбите странных событий, я снова вернулась в исходную точку. Вот мой дом, вот пресс-удостоверение, телефон, мой компьютер, заработанная километрами нервов квартира. Моя жизнь! В полном комплекте!

Я ткнула в кнопку кофеварки… она обиженно заморгала электронным мониторчиком – воды налей, хозяйка, однако! Что же, резонно – возразить нечего.

Открыв окно, я посидела на подоконнике над Москвой. Все равно я любила этот город. Пусть я была обречена на эту любовь, приговорена к ней – ну и ладно; кто не любил, тот не поймет.

Дорогая редакция. Темы.

Можно начать писать.

Допив кофе, я уселась за ноутбук. Работа всегда не ждет, тем более надо было еще отписаться моим клиентам, которые не сумели со мной встретиться в прошлые выходные.

И я сама не заметила, как погрузилась с головой в привычную работу – поиск, обработка; обдумать, понять структуру; образ, логическое заключение – новый абзац текста.

А вынырнула из трудового процесса я лишь тогда, когда в дверь позвонили.

Расслабленно (дед Гоша тоже не напрягался, я бы почувствовала) я подошла к бронированной двери, посмотрела в глазок. И защелкала замком. Женька!

– Чед!

– Ксенька!

Мы немножко пообнимались прямо у порога и потом еще немножко – на стопке матрасов. Потом я спохватилась, бросилась варить Женьке кофе.

– Расскажешь, что это было? – спросил Чед, стаскивая бандану.

– Женька, ну конечно. – Я мельком подумала, что надо бы всех собрать, но… но все-таки версия для Женьки, для моего Женьки, явно будет отличаться от той, что я расскажу Тане и Ваське.

Все-таки мы долго жили с ним под одной крышей. Если точнее – под моей крышей. Родители Женьки, молодая и очень активная пара, во-первых, развелись. Во-вторых, отец (математик) эмигрировал в США, а мама – в Восточную Европу и кочевала там, пока не осела в Болгарии. Встряски несказанно впечатлили Женьку; он должен был лететь с бабушкой к матери… и почему-то его не выпустили.

У Женькиной бабушки с собой была вся сумма, вырученная за две квартиры. Семья полностью расставалась с Россией (все остальные Чедерецкие умотали намного раньше, а дедушка умер), и когда таможня сказала не вполне на тот момент совершеннолетнему Женьке «нет» прямо в аэропорту, это был шок. Оставаться и бабушке – означало подвергать риску все деньги семьи и терять билет. Повторно потребовалось бы оформлять все документы, а в девяностых это было нелегкой процедурой. В итоге Женька выгреб все «расходные» рубли, пропихнул бабушку сквозь таможню и пообещал, что не пропадет и даже окончит школу.

Надо было знать эту шальную семью.

Бабушка улетела. А Женька приехал туда, где ему всегда было хорошо, – в Васильевское, на картофельный участок, принадлежащий моей бабушке; там был сарайчик без печки, просто покосившийся щитовой домик. Там Женька и отметил свое шестнадцатилетие в гордом одиночестве; я, Ларри, Танька были уверены, что наш старший друг успешно покинул страну, и оплакали потерю. И каково же было мое изумление, когда я обнаружила Чеда, пекущего картошку, в драной телогрейке… Я тогда по просьбе бабушки приехала из Тучкова на участок за картошкой – на велике, с рюкзачком за спиной…

Беседа не была долгой.

В моем распоряжении имелась комната площадью шесть с половиной квадратных метров. В подобной каморке жила бабушка Шура, а в самой большой комнате – мама с братом.

Я взяла Женьку за руку и привела домой. Потому как серьезные холода были не за горами.

Последовавшие разговоры опущу. Женьке было едва шестнадцать, мне – тринадцать.

Но бабушка Шура, которая всегда любила Чеда и очень ценила наше дачное братство, нажала на маму… и Женька остался.

Это был самый отремонтированный и хозяйственно-исправный период в нашей семье. Женька мгновенно нашел подработку, перевелся из московской школы в тучковскую и действительно окончил ее. Он развозил прессу и молоко, мыл машины и разгружал составы, отрабатывая свое пропитание и проживание; привел в порядок весь наш дом, сколотил для себя спальное место над моей кроватью. Люди сплетничали то про ладного и рослого Женьку и меня, то про него и мою маму. На самом деле в это время мы общались меньше чем когда-либо: дачное детство для Женьки закончилось, началась реальность, и он понимал – теперь сам. Крепкий как железо, Чед ни разу не чихнул, только делался выше и плечистее; был примером и почти отцом моему вялому братишке, опорой и реальной помощью маме и бабушке Шуре.

Получив диплом, он обнял меня и бабу Шуру, поблагодарил маму, потрепал брата по макушке… и отправился в армию, так как отмазаться или увильнуть от службы ему не представлялось возможным. Каким-то образом оказалось, что служить его послали в Кубинку, и я навещала его там, а он приезжал к нам во все увольнительные.

И разумеется, после той истории мы и были друг другу все же ближе, чем Тане и Ларри.

…Я говорила, Чед прихлебывал кофе. Смотрел на меня. Эти глаза видели меня во всех видах и явно ничего нового усмотреть не могли. Однако Женька протирал во мне дырки, пытаясь обрести какой-то новый сакральный смысл.

Я договорила.

Рассказала все, что хотела. И все… что смогла.

– А с польским Широм – может, и неплохо было бы, – подытожил Чед. – Знаешь, Ники, я же тогда не просто так сюда ехал. Ну… когда мы посидеть собирались.

– Господи! – ахнула я. Чего? Решил жениться? Эмигрировать и меня не взять?… Версий промелькнуло штук десять, одна страшнее другой.

– Я купил недостроенный дом. Тут недалеко, по Риге. Километров пятьдесят, – романтично объявил Женька. – Триста квадратных метров. Сорок соток. Пустырь, ни кустиков, ни деревьев. Чтобы хватило на нас… на всех. Сколько можно летом дедов Танькиных по выходным пугать?…

– Ты нам собирался об этом сказать? А я со своим Мерлином встряла? А как это – на нас всех, мы что, там в колонию соберемся?… А работа? А Танька теперь вроде не совсем одна и не совсем наша… а у Васьки жена! Вот!

– И все равно твое орлиное гнездо нам уже маловато, – рассмеялся Чед. – Я думал, просто создать штаб побольше. Но… я тут еще подумал…

Плохая примета – когда Женька сперва думает, хорошо не выходит. У него лучше наоборот: сделать, а потом разгребать результаты. Я насторожилась.

– А может, мы поженимся?

Я хлопала глазами.

Нет, пожениться – идея, как выяснилось, не такая провальная, как я всегда думала. Чего уж. Я и сама на эту тему размышляла.