Хитрая затея - Михаил Иванович Казьмин
С этим тут у нас строго. По делам о казнокрадстве конфискация имущества всегда идёт обязательным приложением к каторге. Впрочем, мера эта применяется с известной осмотрительностью и, насколько я понимал, часть денег, вырученных от продажи имущества Ташлина, пойдёт на содержание его детей в пансионах казённых учебных заведений.
— Ташлин, было дело, подавал немалые надежды, — задумчиво сказал князь. — И ценные находки на его счету имелись. Но, должен сказать, что-то очень редкое он не находил уже давно. А теперь, стало быть, нашёл и решил оставить себе… Кстати, Алексей Филиппович, не удовлетворите моё любопытство: за сколько Ташлин эту рукопись купил?
— Не знаю, Владимир Михайлович, — пожал я плечами. — Не знаю. А за сколько он мог бы её продать, на ваш взгляд?
— За сколько? — переспросил князь. — За сто рублей, за тысячу, за десять тысяч… Ценность этого слова невозможно пересчитать в деньги, поэтому речь здесь может идти о той лишь цене, на которую согласились бы продавец и покупатель.
— И именно эта цена стала бы начальной при следующей перепродаже, — показал я понимание экономической стороны вопроса.
— Теперь никаких перепродаж не будет, — князь произнёс эти слова не допускающим возражений тоном. — Рукопись займёт почётное место в Царской библиотеке. Вас же, Алексей Филиппович, я попрошу составить перечень лиц, содействовавших открытию рукописи и её вызволению от воров, дабы оные лица не остались без государева поощрения. Я понимаю, что перечень вы могли бы подать государю и сами, через вашего дядю или, — тут князь позволил себе добродушную улыбку, — через царевича Леонида Васильевича, но, согласитесь, применительно к имеющимся обстоятельствам более уместным будет именно моё в том посредничество.
Мне оставалось лишь признать правоту князя Белозёрского. Действительно, если он передаст царю рукопись вместе с переписью отличившихся, это будет наилучшим способом испросить для них награды.
— Ещё одна просьба, Алексей Филиппович, — я уже понимал, чего пожелает князь, тем приятнее было получить подтверждение. — Оставьте мне рукопись. Я не знаю, сколько ещё отпустит мне Господь, и хочу успеть самолично подготовить её к изданию. Это стало бы достойным завершением моих трудов.
Что ж, угадал. Крамницу я вчера ещё говорил, что князь почти наверняка о том попросит, и убедил-таки Ивана Адамовича пойти навстречу, хоть оно и стоило мне некоторых усилий. Ничего, вот скажу ему, чтобы готовился к царским милостям, пусть порадуется, заодно и поймёт, что не зря я его уламывал.
Ради такого случая мы с князем пропустили по паре чарок можжевеловой под ветчину и паштет, потом чаю попили да побеседовали. Князь поделился со мною воспоминаниями о предпоследней войне со шведами, я с ним — впечатлениями о войне последней. Владимир Михайлович оказался замечательным рассказчиком и прекрасным слушателем, и я, слегка расслабившись, как-то само собой пропустил несколько словечек и оборотов из прошлой жизни, за которые князь немедленно и уцепился.
— Вам бы, Алексей Филиппович, себя в изящной словесности попробовать, — с доброй усмешкой посоветовал князь, выслушав историю про Кошкина Деда. — Если у вас получится писать столь же живо и ярко, как вы говорите, ваши сочинения обязательно найдут благодарный отклик у читателя. Или вы уже что-то успели сочинить? Признайтесь, ведь я прав?
Да уж, князю бы розыск проводить вместо меня, хе-хе… Правда, не сочинил, а пересказал, но для здешнего мира это всё равно что сочинил — тут такого никто ещё не написал. Может, и правда, есть смысл стать первым? Кстати, а кто мешает мне и в самом деле сочинить пару-тройку небольших рассказов о той же войне?
— Да, Владимир Михайлович, успел, — со вздохом признался я. — Правда, там ничего серьёзного… Сказки для младшей сестрёнки сочинял.
— Так издайте их, — в устах князя это звучало скорее повелением, чем советом. — Хорошие сказки тоже нужны, а плохих вы, Алексей Филиппович, не сочинили бы, я в том уверен.
— Ну что вы, Владимир Михайлович, — запротестовал я. — Мне невместно. Я магистр артефакторики и магиологии, сейчас вот диссертацию пишу, доктором стать собираюсь, я известен как изобретатель, скоро и как преподаватель артефакторики известен стану, а тут вдруг — сказки…
Что самое смешное, я же и сам не так давно думал об издании сказок, и сейчас не столько отнекивался от предложения князя Белозёрского, сколько проверял пришедшее мне в голову соображение, как тут лучше поступить.
— А под псевдонимом их издать ежели? — ну точно, князь высказал точно ту же самую мысль, до коей додумался я сам. — Я вам издателя Смирнова готов рекомендовать, Ивана Фёдоровича, он хоть и из купеческого сословия, человек честнейший, и ежели вы с ним уговоритесь, что под псевдонимом издаваться будете, он ваше имя никому и никогда не раскроет. Я, кстати, у него и «Слово о полку Игореве» печатать собираюсь, заодно и ваши сочинения ему присоветую.
Нечего и говорить, что такое решение, да ещё и такая протекция меня более чем устраивали, и я дал князю себя уговорить. Не уверен, что книги принесут мне много денег, но всё больше, чем ничего, лишними они точно не будут. Главное, от этого издателя Смирнова я буду всеми правдами и неправдами добиваться, чтобы мои сказки вышли именно с иллюстрациями Оленьки и никак иначе. Да, и не забыть потом уши ватой заткнуть, когда отпечатанные книги названой сестрице принесу, а то от радости она так завизжит, что как бы со мной чего не надо не случилось…
Уходил от князя Белозёрского я в прекраснейшем настроении. После беседы с Владимиром Михайловичем я ощущал себя отдохнувшим и полным сил, готовым на всяческие подвиги и беспримерный героизм. Что ж, откладывать совершение подвигов в долгий ящик не стоило, и я отправился прямиком туда, где те самые подвиги от меня сейчас требовались — в Знаменскую губную управу.
Едва я переступил порог кабинета Крамница, пристав вывалил на меня новости. Новостей, правда, имелось всего две и по странному совпадению обе были связаны с доставкой служебных бумаг.
Во-первых, Палата государева надзора прислала-таки дело о воровстве в Палате государева двора. Крамниц уже отправил стражников брать Ташлина, чтобы тот посидел в камере, пока мы присланное дело изучим.
