Сергей Тепляков - Флешка

Он замолчал. Тягостно молчали и остальные.

– Как это у вас, Игорь Сергеич, все интересно выходит… – заговорил Андрей Каменев, надеявшийся увести разговор на более мирные темы.

– Да так!.. – с довольным видом подтвердил Фомин. – Я думаю. Мозг нам всем даден, вот и пользуйтесь. Складывайте два и два. Правда, когда получается четыре, нужна еще смелость, чтобы признать, что это именно четыре. Решиться надо. А решительным в России срок дают…

Каменев поморщился – разговор увести не удалось.

– А у народа? А у народа есть эта смелость? – спросил Семен. Филипп не понял – то ли ему правда было это интересно, то ли, оттолкнувшись от этого, Семен затевал очередную каверзу.

– Да кто знает… – пожал плечами Фомин. – Сказано в одной книжке: «Я нашел всех их пьяными, я не нашел никого из них жаждущим, и душа моя опечалилась за детей человеческих». Народ сейчас никому не верит. Хочет, чтобы было по-другому, а как – не знает. Без организации никакой политической борьбы не бывает, но у народа на все партии реакция отторжения. То, что 10 декабря было и в Москве, и у нас – это даже не Новгородское вече, а ведь и вече – это XIII век. Так что получается, что в России на сегодня отношения народа и государства отстали от остального мира на 800 лет.

– Ну это вы, Игорь Сергеич, подзагнули! – крякнул Андрей Каменев.

– Да и не нужен нам остальной мир! – воспрянул пребывавший до тех пор в прострации Яков Алферов, имевший несмотря на свои тридцать лет уже солидное пузцо и три лишних подбородка. – У нас свой путь – суверенная демократия.

«Ну да, весь мир ходит на двух ногах, а мы из принципа давайте будем ходить на двух и еще опираясь рукой на землю… – подумал Филипп, и опять ничего не сказал. – Или – спиной вперед. Ничего, что хреново и медленно, главное – суверенно».

– Чего, Филипп, усмехаешься? – заметил это Семен. – Ты нам вот что расскажи – как там на митинге-то? А то начал, да мы тебя перебили… Доллары-то когда раздавали – до начала или после окончания?

– Ну, вот почему ты всегда так, а Семен?… – поморщился Филипп. – Почему в людей не веришь?

– А чего в них верить-то? – удивленно уставился на него Семен, как-то даже выпучив глаза. – Шантрапа всякая, студенты и школьники, неформалы хреновы – это я в них должен верить?

– Шантрапа эта на площади четыре часа стояла! – сказал Филипп. – А вот ты и на пять минут не пришел.

– А мне что там делать? – опять недоуменно выпучил глаза Семен. – У меня все хорошо.

Тут он вспомнил что-то и помрачнел. Филипп удивленно посмотрел на него и заметил, что помрачнел и Каменев-старший.

– Чего это вы? – спросил он.

– Да так… – ответил Андрей, исподлобья глядя на младшего брата. – Семен покупателю в морде двинул…

– Ого! – воскликнули все, кое-кто даже захохотал (с облегчением – смена темы обрадовала).

– Как это? – спросил Варфоломеев, до этого сидевший молчком.

– А вот так… – ответил Андрей. – Пришел мужичок и начал кричать, что купил в нашем магазине форель с душком.

– Ты не так рассказывай, ты рассказывай, как было! – вскинулся Семен. – Приперся какой-то хрен плюгавый, размахивает рыбиной, которой у нас отродясь быть не могло, и кричит, что купил ее у нас. Я ему и так, и эдак… Пойдемте в мой кабинет, поговорим… Есть ли у вас чек? Уверены ли вы, что купили у нас? Он никуда не уходит, стоит посреди магазина и горлопанит. И пришел ведь в самый жар – полный магазин народу. Покупатели уже начали на товар коситься и от самой кассы обратно на прилавки его относить.

Семен умолк, вздохнул и уставился в стол.

– И что? – с любопытством поинтересовался Филипп.

– Да ничего! – бухнул Андрей Каменев. – Сема вспомнил морпеховскую молодость, заломил клиенту руку за спину и на виду у всего торгового зала отвел его в подсобку. Рыба, как выяснилось, все же не наша. Но это особого значения уже не имеет – неприятностями мы обеспечены лет на десять вперед!

Хоть и жаль было Каменевых, но за столом все захохотали – пытаясь сдерживаться, но от этого еще сильнее, до слез. Матвей Алферов и вовсе хлопал рукой по столу и бормотал: «Вот объяснил! Вот объяснил!». Каменевы и сами – не плакать же теперь всю жизнь – посмеивались.

– А откупиться? – спросил, придя в себя, Фомин. – Давайте я специально для этого деда привезу бочку такой икры, какой он никогда здесь не увидит.

– Ну… – без энтузиазма пожал плечами Андрей. – Попробовать-то можно. Хотя дед принципиальный… И ведь с рыбой-то он сам что-то напутал! Или конкуренты подослали? Если бы не Сема, мы еще смогли бы ему что-то объяснить. Но теперь, боюсь, война до победного конца. Да и не дед ведь нас дрючить будет – полезут сейчас изо всех щелей с проверками…

– А я всегда говорил, что я не торгаш! – вскинулся Семен (он не мог долго чувствовать себя виноватым). – Я солдат. Равняйсь, смирно, шагом марш! А вот это все – клиент всегда прав, а если не прав, то смотри пункт первый – не для меня.

– Ну так шел бы в школу военруком! – в сердцах сказал Андрей.

– Так военруков нет… – подсказал Фадеев.

– Ну этим, как его… ОБЖ преподавать… – поправился Андрей.

Все опять замолчали. «Какое-то грустное воскресенье получается…» – подумал Филипп. Эта же мысль, видимо, пришла в голову и остальным.

– Кстати, Филя, а как там твоя книжка? – вдруг вспомнил Андрей Каменев.

– Точно! – Семен Каменев был рад, что разговор не о нем. – Из Нобелевского комитета уже звонят?

– Звонят. Но я сбрасываю. Решил: буду как Пастернак – откажусь! – отшутился Филипп (с Семеном надо было как теннисе – мгновенно реагировать на подачу, а то он начинал играть на добивание и его было не остановить). – А книжка – лежит дома штабелем. Продавать-то особо негде. В книжном магазине процент дерут да еще упрятали Бог знает на какую полку. Специально захочешь – не найдешь.

– А ты давай ее к нам в магазин! – сказал вдруг Андрей. – Пока нас не прикрыли, продадим, поможем товарищу.

Филипп пожал плечами – почему нет?

После этого по предложению Фомина выпили за мир во всем мире. Потом Фомин же, при всем своем скептицизме очень чуткий, сказал: «Быть добру». Это был – все знали – старый казачий тост. Выпили и под него. Стало легче. Андрей Каменев вспомнил какую-то историю из чеченского прошлого. Потом Фадеев сказал: «Сейчас я вам сыграю», и спел красиво и грустно, так, как и не ждал никто от человека его внешности.

Когда разъезжались вечером из ресторана, все опять были лучшие друзья, глядели друг на друга нежно и просили если вдруг что, звонить без всякого стеснения…

5

Кулешовка была большая деревня, хоть и не райцентр. В советские времена здесь имелся кинотеатр, а еще кино крутили в клубе при элеваторе. Клуб деревенские мужики – бабам-то было не до клубов – любили больше: приходили сюда вечером и часами катали шары на старом перекосившемся бильярде, под картиной Исаака Бродского «Ленин в Смольном» – той самой, на которой Ленин пишет что-то, сидя за столом, а напротив него – пустое кресло в белом чехле. Папиросный дым в фойе клуба стоял коромыслом. Мужики посмеивались: «Курите в сторонку: мы-то отдыхаем, а Ильич, ты гляди, работает!». (Уже потом, через много лет, в газетах начали писать, что пустое кресло было пустым не всегда – сначала в нем будто бы сидел Сталин, но в разгар борьбы с «культом личности» его из картины вычистили. Но из тех мужиков, кто играл под Лениным в бильярд, мало кто про это узнал – одни уже и померли, а остальным было не до газет, такая пошла жизнь).