Александр Бушков - Меж трех времен

— И подкормить надо, — вмешалась Юля. — У него аж щеки западают.

— Резонно, — согласился Мокин. — И подкормить.

— Зачем все это? — спросил Кузьминкин. — Мне, конечно, такая идея нравится, но в том времени, куда вы меня тащите, и среди благополучных людей хватало худых…

Мокин наклонился к нему, глаза азартно блестели:

— Сергеич, ты в покер играешь? Нет? Зря, батенька, зря…

2. Время государя императора

— Совершенно не представляю, зачем вам нужно все это осматривать, — поджав губы, бросила Татьяна Ивановна, возясь с ключами. — Вы в этом не разбираетесь, да и мало кто может разобраться…

— Мне такая позиция нравится, — весело сказал Мокин. — Люблю, когда человек трезво оценивает свои силы — не прибедняется, если уж он что-то гениальное выдумал…

— Имею основания, простите, — сухо ответила она. — Как-никак моего труда здесь — девяносто девять процентов…

Справилась с замком и первой прошла в обширный зал, с видом чуточку презрительного равнодушия сделала широкий жест:

— Прошу. Инспектируйте.

Засунув руки в карманы, Мокин прошелся вдоль стены, почти целиком занятой загадочными для гуманитария Кузьминкина агрегатами — там было превеликое множество рубильников, окошечек с тонюсенькими стрелками, лампочек, кнопок, переключателей и тому подобных игрушек. Похлопал по белой панели:

— У меня такое впечатление, что большую часть всей этой научной премудрости не вы сами придумали, а? Очень уж тут все… основательно.

— Вы совершенно правы, — не скрывая иронии, кивнула Татьяна Ивановна. — Процентов восемьдесят составляет обычнейшая аппаратура. Мой вклад скорее интеллектуального характера, если вам понятно это слово. Проще говоря, в любом магазине можно купить мешок радиодеталей — но далеко не всякий способен собрать из них приемник, который будет ловить Мадрид или Рио-де-Жанейро…

— Да что вы, прекрасно суть улавливаю, — безмятежно отозвался Мокин.

И прошелся вдоль агрегатов, бесцеремонно трогая пальцем окошечки приборов, похлопывая по гладким панелям. Следовавший за ним Кузьминкин по мере сил старался копировать эту барственную непринужденность — и, что характерно, получалось неплохо. К хорошему привыкают быстро, за последние шестнадцать дней он со многим успел свыкнуться: с костюмом, купленным за поражающую его воображение сумму, к часам за пятьсот долларов, с прозрачным циферблатом, за которым, открытые для обозрения, пульсировали крохотные колесики и пружинки. И, что важнее, к неожиданно свалившейся на него роли хваткого добытчика, справного мужика, первобытного охотника, завалившего пещеру мамонтятиной. Домашний авторитет мгновенно взлетел с нулевой отметки куда-то в заоблачные выси: Оля без особых раздумий скушала ошеломительное известие о том, что супруга, наконец-то, признали не просто за границей — в благополучных, зажиточных заграницах, где хотят издавать его труды и даже платят огромные авансы. Дети давно уже избавились от поноса, настигшего в первые пару дней из-за неумеренного потребления почти забытых вкусностей. Ночью в постели Оля вела себя, словно в беззаботные доперестроечные времена (что ему не помешало однажды из неудержимого любопытства поддаться на уговоры Мокина и навестить сауну с девочками). Одним словом, дома воцарились достаток и почтительное уважение к главе семейства, которого вкусно кормили, со всем прилежанием ублажали в постели и становились тише воды, ниже травы, едва батяня-добытчик садился работать. Это была сказка! И Кузьминкин порой замирал от ужаса, вспоминая, что все это может однажды кончиться. Сейчас он уже не в пример серьезнее относился к идее Мокина переселиться в старую Россию…

— Вы удовлетворены? — осведомилась Татьяна Ивановна.

Она и не пыталась скрывать явную неприязнь — словно былая курсистка-бестужевка, случайно оказавшаяся в компании бравых жандармских офицеров или Валерия Новодворская, преследуемая по пятам фотографами «Плейбоя». В откровенно замотанной тяжелой жизнью профессорше Кузьминкин в два счета угадал родственную душу, доведенную реформами последнего десятилетия до тихого остервенения. Его сослуживицы по музею походили на Татьяну Ивановну, как горошины из одного стручка: те же истерические складочки в углах рта; старомодная одежда, невероятными усилиями поддерживаемая в парадно-выходном состоянии, тоскливая тихая ненависть к новоявленным хозяевам жизни… Он ей даже сочувствовал — но про себя, конечно. Никак нельзя было выходить из образа туповатого нувориша, навязанного Мокиным…

— А что, удовлетворен, — кивнул Мокин. — Эк вы тут понастроили… Прямо Менделеевы…

— Менделеев был химиком, — сухо проинформировала профессорша.

— Ну? — изумился Мокин. — А я думал, он электричество придумал, кто-то мне говорил… Ну, не само электричество, а лампочки…

— Вы, вероятно, имеете в виду Лодыгина? — поджала губы Татьяна Ивановна.

— Да черт их всех упомнит… Я, пардон, институтов не кончал.

— Это видно, — отрезала физичка. — Быть может, вы все остальное обговорите с Виктором Викторовичем? Не вижу, чем еще могу быть вам полезна…

— Да с удовольствием, — кивнул Мокин.

— В таком случае, я вас оставляю… — Она облегченно вздохнула и широким мужским шагом направилась к выходу.

Когда за ней захлопнулась дверь, Мокин покрутил головой:

— Сурьезная дамочка…

— Вы на нее не сердитесь, — развел руками означенный Виктор Викторович Багловский. — Старая школа. Ей все это представлялось совершенно иначе: научные конгрессы, аплодисменты светил, изучение прошлого солидными дипломированными учеными…

— Как вы ее только уговорили? — фыркнул Мокин.

— Суровая реальность, господа. Как только стала понимать, что не получит финансирования даже под машину времени, в реальности которой нужно еще убедить ученый мир…

Вот Багловский, ровесник Кузьминкина, был человеком совершенно иного полета

— общительный, любивший частенько вворачивать «господа», всеми силами пытавшийся доказать, что он ровня, равноправный партнер… К нему удивительно подходило забытое словечко «разбитной», пожалуй, именно так и выглядели толковые приказчики серьезных купцов, к пожилым годам сами выходившие в первую гильдию…

— Много электричества жрет? — поинтересовалась Юля.

— Не то слово, сударыня, — с легоньким поклоном отозвался Багловский, невысокий, пухлощекий, с роскошными усами и бакенбардами в классическом стиле Александра II. — Сущая прорва, я бы сказал, Данаидова бочка. Честное слово, мы потому и ломим такие цены, что три четверти денег уходит на оплату электричества. Еще и поэтому первую ознакомительную поездку мы вам намерены устроить, я бы сказал, в облегченном варианте — с помощью второго, вспомогательного генератора. Пробьем коридор только на сутки, построим, фигурально выражаясь, не солидный бетонный мостище, а временные деревянные сходни. Мы четверо при полном отсутствии багажа.