Ольга Михайлова - Замок искушений

— Несносный человек, где ни появится — везде вражда да злоба.

— Лора понимает, что он влюблён в тебя?

Элоди снова поморщилась.

— Да полно, а влюблён ли он? Вот уж воистину, «влюбленный дьявол» …Он, совращающий женщин десятками — влюбился? Он просто хочет позлить Лоретт. Скорее всего… Или это просто безделье. Или притворство. Хотя я и не понимаю — зачем? Что ему во мне?

Клермон усмехнулся. Внешность Элоди обладала, он давно понял это, магическим свойством. Не удовлетворявшая канону обычной, расхожей красоты, она изначально даже отпугивала своей странностью, казалась вычурной и чрезмерно рафинированной, но едва глаз вычленял в этих чертах утончённую прелесть и изысканную гармонию — все остальные лица меркли, казались пустыми и кукольными. Он разглядел это сразу — и нелепо думать, что этого не заметил, освободившись от Лоретт, граф Этьенн.

Сам Арман с трудом мог скрывать своё немного недоумённое счастье — подумать только, он любим, избран той, чья душа дороже жемчугов, той, из-за которой сходит с ума Этьенн, он предпочтён всем другим — за что? Элоди открыто сказала, что любит его и видит его и только его своим мужем. Может ли это быть? Ему искренне казалось, что Элоди переоценивает его, и в будущем разочаруется в нём.

Они всё ещё сидели, ожидая Лоретт, когда в музыкальный зал вошёл Этьенн. Он бросил внимательный и многозначительный взгляд на Элоди и прошёл в холл. Элоди проводила его глазами и покачала головой. Вошедшая следом Лоретт теперь было странно приветлива и нежна с Элоди, дружески болтая с ней о пустяках.

Клермон видел, как она наклонилась и что-то прошептала на ухо Элоди и, чувствуя себя лишним, сказал, что сходит на прогулку, но Элоди, мягко кивнув сестре и сказав: «Конечно, дорогая», направилась с Арманом к пруду. Дождь, начавшийся час назад, кончился, но было сыро и сумрачно, вода мутна и желтовата. Они тихо переговаривались, наслаждаясь обществом друг друга. Ей казалось, что от него исходит странный аромат — мёда и лимонной мяты, талого снега и первой зелени, ей хотелось замереть на его груди и забыть обо всех неурядицах, скорбных потерях и бедах последнего времени. Они сидели допоздна, потом Клермон пошёл проводить её.

— Нет, пойдем в другое крыло, Лоретт попросила меня переночевать в её спальне.

— В её спальне? — Клермона неприятно царапнуло это сообщение, — зачем?

Элоди пожала плечами.

— Говорит, что со дня смерти Габриэль не может уснуть у себя, — ей снятся кошмары.

Арману это не понравилось. Он попросил Элоди запереться на засов и закрыть окно. Та улыбнулась и пообещала. Клермон ушёл не раньше, чем услышал, как за дверью зашуршал в пазах засов.

Томительное предчувствие чего-то неотвратимого неожиданно нависло над душой Клермона, словно затаившийся убийца. Ещё около часа он просидел в библиотеке, но ничего не читал, тихо молясь.

В замке было тихо.

Глава 20. В которой его сиятельство граф Этьенн, овладев девицей, неожиданно понимает, что такое целомудрие

…«Недоступные женщины — это фантом». Так говорил Шаванель, и Этьенн лишний раз убедился в этом, обнаружив под дверью письмо от Элоди. С трепетом пробежав строчки, с улыбкой откинулся на оттоманке. Боже мой… Она ждёт его сегодня у себя в спальне… Он был так ошеломлён и взволнован, что просто не поверил. Значит, она все-таки влюблена? Но почему она была столь строга с ним и отчуждённа, да ещё постоянно держа при себе, как пажа, Клермона? Но все эти мысли пролетали, не достигая сознания. Сегодня он прильнёт к этому лунному телу, впитает в себя золотисто-палевый цвет её кожи, упьется дыханием. Ни одну женщину он так не хотел. А потом? Что, если его помешательству придёт конец? Он освободится от этой угнетающей душу тягости, этого невозможного, непереносимого ярма? О, если да…

Злобная улыбка искривила его губы.

Само приглашение странно уронило Элоди в его глазах. Он… несколько уважал её и не ожидал такого. Женщина всегда роняет себя в наших глазах, когда отдаётся — и нам, и другим. Он, сотни раз добиваясь женщин, глубоко прочувствовал эту странную истину. Он не знал отказов, и не мог уважать женщин, рассматривая их как средство наслаждения, и лишь эта неотмирная монашка, которую угораздило попасть ему на глаза звёздной ночью, что-то сдвинула в нём. Теперь она уподоблялась всем предшествующим.

Но это всё подождёт, главное — сегодня он будет обладать ею. Все остальное — потом. Оставшееся до полуночи время Этьенн решил провести в библиотеке с Клермоном. То, что Элоди пригласила его к себе, сразу убило порой мелькавшие у него подозрения, что она влюблена в Клермона. В чувство Армана к Элоди Этьенн не верил, страстный и горячий не постигает, что чувство холодного, будучи не менее сильным, не склонно демонстрировать себя. Но напряженное и нервное состояние души и плоти не могло не спровоцировать его на разговор о том, что занимало все мысли. Надежда на блаженство почти так же приятна, как и само блаженство, и ожидание наслаждения часто стоит больше его самого.

— Нет, Арман, вы всё же не правы, сохраняя чистоту. Её потеря дарит такое наслаждение, что, право, стоит её потерять…

Клермон с удивлением взглянул на графа. Он не обозначал свой путь как монашеский, и при мысли, что ему суждено потерять чистоту в объятьях Элоди, Арман чувствовал блаженное щемящее томление. Он не согласился променять её на минутное удовольствие, но любовь Элоди была ему теперь дороже чистоты. Он мечтал о том мгновении, когда осуществится его сон, но эти мысли для него походили на любимые им ландыши, причинявшие головокружение, когда слишком долго дышишь их ароматом. Клермон старался не думать об этом, но мечты преследовали его — в ночных сновидениях и дневных грезах. Он улыбнулся.

— Возможно, это скоро случится.

— Поторопитесь. Все-таки, из всех наслаждений, даруемых этим миром, упоение женщиной — самое яркое, — Этьенн закинул руки за голову и мечтательно улыбнулся.

Клермон не понимал его благодушного и расслабленного состояния. Он впервые видел Этьенна столь спокойным и умиротворённым.

Этьенн же мысленно раздевал ту, о которой грезил, и чувствовал трепет в ладонях и нервную истому. Господи, как ещё далеко до полуночи! Сколько же времени должен потратить мужчина, чтобы воспользоваться минутной слабостью женщины! Но неожиданно Этьенну, напротив, захотелось, чтобы полночь никогда не наступила. Люди ищут наслаждения, бросаясь из стороны в сторону, только потому, что чувствуют пустоту своей жизни, но не чувствуют ещё пустоты той новой забавы, которая их притягивает. Себя наслаждением — но не мог. Желание оставалось ненаполняемым, как бездонная бочка Данаид, источники удовольствия пересыхали раньше всех прочих. Он был рабом своего вожделеющего тела, но не сумел утолить своих вожделений, пережитые мгновения счастья, исчезая, оставляли его пустым — втрое против прежнего… Сладострастие юности, утопающее в грязи, обретаемое на тропах блудниц и извращенных распутников, научило его пониманию — чем низменней инстинкт, тем ярче наслаждение… Но сколь всё было мимолетно… Этьенн часто пытался наполнить себя наслаждением, но не получалось. Естественная похоть сменилась извращенной, и бесстыдные поиски искусственности, отягощающей порочность греха, привели его в закрытые и элитарные дома порока. Но испивая чашу самых запретных наслаждений, он снова обнаруживал на дне не жемчужины, но россыпь прибрежного гравия, а порой и просто мусор.