Даниэль Труссони - Ангелология

Наверное, в подземных помещениях академии было мало кислорода — отложив брошюру, я вскоре почувствовала, что мне тяжело дышать. Воздух стал более спертым, более тяжелым и более душным, чем пару минут назад. Маленькие комнатки из кирпича и сырого известняка на мгновение обернулись глубокой подземной темницей ангелов. Я готова была услышать оглушительный шум реки или небесную музыку наблюдателей. Хотя я понимала, что это лишь плод моей болезненной фантазии, я больше не могла оставаться под землей ни минуты. Вместо того чтобы положить перевод доктора Рафаэля на место, я сунула брошюру в карман юбки и выбралась наверх, навстречу восхитительно прохладному воздуху академии.

Перевалило за полночь, я знала, что академия пуста, но все равно боялась, что меня обнаружат. Я быстро выдвинула камень из тайника и, встав на цыпочки, просунула ключ в узкую щель. Поставив камень на место так, чтобы его края приходились вровень со стеной, я отошла и оценила свою работу. Дверь походила на любую из сотен подобных дверей по всей Академии. Никому даже и в голову не пришло бы, что среди камней скрыт тайник.

Я вышла из здания в холодную осеннюю ночь и направилась обычной дорогой от академии к дому на рю Гассенди, надеясь найти Габриэллу в спальне и расспросить ее. В квартире было темно. Я постучала к Габриэлле, не получила ответа и отступила в уединенность своей комнаты, где во второй раз пробежалась по страницам перевода доктора Рафаэля. Текст притягивал меня, и, не осознавая этого, я прочла записки Клематиса в третий раз, затем в четвертый. С каждым прочтением преподобный Клематис ввергал меня во все большее смятение. Беспокойство росло постепенно, поначалу это было неясное, но стойкое чувство, причину которого я не могла понять, но ночь проходила, и меня охватила ужасная тревога. Что-то в рукописи не соответствовало моим знаниям о первой ангелологической экспедиции, какой-то элемент повествования шел вразрез с уроками, которые я впитала. Хотя этот напряженный день меня чрезвычайно утомил, я не спала. Вместо этого я анализировала каждый этап путешествия в поисках точной причины моего волнения. Наконец, много раз перечитав строки о суровом испытании Клематиса, я поняла, в чем загвоздка, — во время всей учебы, ни на лекциях, ни за месяцы работы в атенеуме Валко ни разу не упомянули о роли музыкального инструмента, который Клематис обнаружил в пещере. Это был объект нашей экспедиции, источник опасений перед лицом наступления нацистов, и все же доктор Серафина отказалась объяснить его природу и значение.

Из отчета Клематиса ясно следовало, что первую экспедицию снарядили именно для поиска лиры. Я вспомнила рассказ о том, как архангел Гавриил подарил наблюдателям лиру, — Валко упоминал об этом на лекции, но даже тогда он ни слова не сказал о значении инструмента. Как можно было скрывать такую важную деталь, удивилась я. Я расстроилась еще больше, когда поняла, что Габриэлла, скорее всего, читала записки Клематиса, поэтому знала о важности лиры. И все же она, как и Валко, ничего не рассказывала об этом. Почему они не доверяли мне? Клематис говорил: «Прелестная музыка воздействовала на сознание, и мне казалось, что я схожу с ума от блаженства» — но какой на самом деле была та божественная музыка? Мне было горько оттого, что те, кому я больше всего доверяла, те, кому была настолько предана, обманули меня. Если они не сказали мне правду о лире, то, разумеется, могли утаить и другую информацию.

Терзаясь сомнениями, я услышала под окном спальни шум автомобиля. Я отодвинула штору и с удивлением обнаружила, что небо посветлело и приобрело бледно-серый оттенок, окрасив улицу туманным предчувствием рассвета. Ночь прошла, а я так и не заснула. Но я была не единственной, кто провел ночь без сна. В призрачном свете я видела, как Габриэлла вышла из автомобиля, белого «ситроена трекшин авант». Хотя на ней было то же самое платье, что и в атенеуме, — атласное и блестящее, за прошедшие несколько часов Габриэлла сильно изменилась. Волосы растрепаны, плечи опущены от изнеможения. Она сняла длинные черные перчатки, открыв бледные руки. Габриэлла отвернулась от автомобиля, словно размышляя, что делать, и вдруг обхватила голову руками и зарыдала. Из машины появился водитель, мужчина, чье лицо я не могла рассмотреть, и хотя я не знала его намерений, мне показалось, что он хочет причинить Габриэлле зло.

Несмотря на ревность и обиду, моим первым порывом было помочь подруге. Я выскочила из квартиры и помчалась вниз по лестнице, надеясь, что Габриэлла не уедет прежде, чем я выйду на улицу. Но, добежав до выхода, я увидела, что ошиблась. Вместо того чтобы обижать Габриэллу, мужчина обнял ее и держал в объятиях, пока она плакала. Я стояла в дверном проеме, смущенно глядя на них. Мужчина нежно гладил ее по волосам и говорил с нею, как мне показалось, как любовник, хотя в мои пятнадцать лет меня еще никто так не гладил. Тихонько приоткрыв дверь, так чтобы меня не заметили, я услышала Габриэллу. Сквозь рыдания она с отчаянием повторяла: «Я не могу, не могу, не могу». Я предполагала, что вызвало приступ раскаяния Габриэллы — наверное, ее наконец-то замучила совесть, но мое удивление возросло при следующих словах мужчины:

— Но ты должна. Нам ничего не остается, кроме как продолжать.

Я узнала голос. И поскольку становилось все светлее, я увидела, что мужчина, который успокаивал Габриэллу, был не кто иной, как доктор Рафаэль Валко.

Я вернулась в квартиру и уселась в своей комнате, ожидая услышать на лестнице шаги Габриэллы. Наконец загремели ее ключи, она отперла дверь и вошла в прихожую. Вместо того чтобы уйти к себе, она прошла на кухню. По звону чашек я поняла, что она варит себе кофе. Борясь с желанием присоединиться к ней, я ждала в своей темной спальне и прислушивалась, словно шум, который она подняла, мог помочь мне понять, что произошло на улице и какова природа их отношений с доктором Рафаэлем Валко.

Вскоре я постучалась в дверь кабинета доктора Серафины. Было раннее утро, всего только семь часов, но я знала, что она там и работает. Она сидела у секретера, волосы собраны в строгий пучок, ручка зависла над открытым блокнотом, словно я застала ее, когда она дописывала предложение. В том, что я пришла к ней в кабинет, не было ничего необычного — ведь я каждый день в течение многих недель работала на ярко-красном диване, систематизируя бумаги Валко. Мои усталость и волнение после знакомства с записями Клематиса, должно быть, были заметны. Доктор Серафина села на диван рядом со мной и потребовала объяснить, что привело меня к ней в такой ранний час.

Я положила между нами перевод доктора Рафаэля. Пораженная, Серафина взяла брошюру и стала листать тонкие страницы, вчитываясь в слова, которые когда-то перевел ее муж. Пока она читала, я увидела — или вообразила себе, что увидела, — на ее лице отблеск молодости и счастья, как будто с каждой перевернутой страницей время шло вспять.