Владимир Романовский - Полезный Груз

Он сел в вагонетку, оглянулся на охранников, и включил третью скорость, самую быструю. Вагонетка поехала по рельсам в гору, затем выравнялась, и бесшумно покатилась петляющим коридором к лифту, ведущему на улицу – к людям, в сладкую свежую свободу, в безопасность, к бывшим женам и новым любовницам, к коллегам, с которыми приятно поговорить, к любимому кафе на Арбате.

А двое в гостиной тем временем оправили костюмы.

Один из них, целясь голосом в балюстраду, проскандировал:

– Анита Диеговна! Доброе утро вам! Вас не затруднит с нами побеседовать? Мы подождем!

Чайковская вышла из спальни в длинном зеленом халате, с высокой степенью деликатности облегающем ее полное тело.

Спускаясь по полукруговой лестнице в гостиную неспешным шагом, она сказала спокойно:

– Здравствуйте. Вы по какому делу ко мне пришли?

Желатель доброго утра сообщил:

– Мы от Лопухина, Анита Диеговна. Я Скоропадский, а это Ходорченко. Вы не присядете? Мы бы тоже присели.

Оглядев двух мужчин оценивающе, Чайковская ответила:

– Я сейчас приготовлю кофе. В кухне. Короче, если хотите, пойдемте со мной.

Они пошли с ней. Скоропадский бросил попутно взгляд на пейзаж в стиле Огюста Ренуара, а может быть сам Ренуар и рисовал, или, как говорят в вежливом обществе, писал – в широкой серебряной раме с замысловатым узором.

Рядом с Ренуаром помещалась жанровая картина, в которой акриловые краски сочетались с масляными – размашисто, и тем не менее ближе к реализму, чем к импрессионизму, изображено было интимное застолье – двое мужчин и одна женщина, одетые в костюмы, соответствующие Руси двенадцатого века.

Кухня находилась на одном уровне с гостиной, за плавным загибом стены, окаймленным декоративными бронзовыми перилами с барельефом, изображающим полуобнаженную одалиску в расслабленной позе с пышным бюстом и отвислым задом; была кухня достаточно просторной, чтобы в случае крайней нужды выполнять роль столовой, достаточно вместительной для приема и кормления дюжины гостей. Электроплита и стол для приготовления пищи доминировали в центре, в стиле ранчо – «кухонный остров». Над столом висела «летающая этажерка», с которой гроздями свешивались кружки, рюмки, поварешки, сковородки, кастрюли, мешалки, и еще много всего. Кофе-машина, сверкая ломбардским алюминием, с тихим достоинством занимала место рядом с плитой. В отличие от гостиной, залитой светом сверху, как римский Пантеон, через округлый застекленный проем в центре купола, в кухню свет проникал через нишу со стеклянным верхом, невидимую снаружи снизу. Поэтому даже в дневное время кухня освещалась дополнительно четырьмя мягкими светильниками, расположенными на стенах чуть выше уровня глаз.

Двумя ухоженными пальцами Чайковская повернула движок кофе-машины, и в кофемолку посыпались зерна. Зашумела дробилка, и нежный, чарующий запах распространился по кухне. Скоропадский и Ходорченко просветлели. Они тоже хотели кофе, ароматного, натурального эспрессо, хотели пить его из миниатюрных чашек, делая между маленькими глотками длинные интервалы и обмениваясь остроумными репликами. Но Чайковская сунула под пипетку только одну миниатюрную чашку, и когда машина с урчанием выдала дозу кофе с обворожительным слоем золотой пены, Чайковская кинула в чашку кубик сахара, размешала миниатюрной ложкой, прикрыла глаза, сделала первый глоток, и сказала:

– Я вас слушаю.

Скоропадский и Ходорченко помрачнели, разочарованные.

Скоропадский сказал:

– Ну, хорошо. Ладно. Кирасиры … в смысле, безопасность … у вас уже были? Приходили к вам, просили придти на суд?

Чайковская сделала глоток, нахмурила брови, затем вернула их в изначальное положение и ответила:

– Не помню.

Ходорченко подал голос:

– Вчера. Если приходили, то вчера.

– Не помню. У меня вчера было много дел, и много важных встреч.

– Суд завтра, вы это помните?

– Какой суд?

Скоропадский и Ходорченко переглянулись.

С оттенком язвительности Скоропадский уточнил:

– Правый и скорый. О котором вся Москва говорит. Суд. Помните?

– Нет.

– Правление «Мечты».

Она промолчала, будто слова «правление» и «Мечта» ей ровно ни о чем не говорили.

Нетерпеливый Ходорченко пояснил:

– Правление будет присутствовать на суде в качестве …э …ответчиков.

– Правление чего?

– «Мечты».

– А, «Мечты», – протянула Чайковская. – Да, я что-то слышала.

Скоропадский и Ходорченко переглянулись еще раз, и Скоропадский рассердился и сказал веско:

– Анита Диеговна, не нужно с нами шутить. Дело-то серьезное.

Чайковская сделала еще глоток, и сказала:

– У меня свои дела есть, тоже серьезные.

– Вас могут пригласить, возможно уже пригласили, но вы забыли.

– Пригласить?

– На суд. В качестве свидетеля. Свидетеля обвинения.

– Ничего не понимаю, – протянула Чайковская. – Меня-то в чем обвиняют, что ли?

Ходорченко надул щеки, а Скоропадский, сунув руки в карманы костюмных брюк, сказал:

– Ответчиками выступают три человека из правления, Анита Диеговна.

Чайковская пригубила снова кофе и опять промолчала.

– Три человека, – настаивал Скоропадский. – Лопухин, Глезер, и Сванидзе.

Чайковская поставила чашку на стол.

– Сванидзе? – переспросила она. – Какой Сванидзе?

– Эдуард.

– Эдик?

Она задумалась. Скоропадский и Ходорченко ждали.

– Эдика судят? – спросила Чайковская.

– Его обвиняют.

– В чем?

Скоропадский перечислил, поморщась:

– В хищениях, незаконных сделках, неуплате налогов, лоббировании…

– … взятках, – добавил Ходорченко. – И, возможно, заказных убийствах.

Скоропадский сделал ему грозный знак и сказал:

– Анита Диеговна, если вас в последний момент вызовут на суд, то есть, просто приедут за вами и отвезут в здание суда, будет неприятно всем…

– Еще чего, – возразила Чайковская. – Сам наворовал, пусть сам и выпутывается. Я ему говорила! Умерь, козёл, аппетиты. Он никогда не слушает. Вот пусть теперь его засудят, сука, так ему и надо.

Она пригубила кофе.

– Анита Диеговна, вашего согласия не спросят, если приедут. Вы числитесь в списках свидетелей, и ваша подпись значится на нескольких документах, показывающих, что с вами говорил прокурор.

Чайковская посмотрела на ногти левой руки и решила, что в принципе все в порядке, но зайти в салон сегодня не помешает. Скоропадский решил, что нужно назвать фамилию прокурора.

– Пугайло, Степан Макарович.

Чайковская что-то вспомнила.

– Пугайло? Пугайло … А как он выглядит?

Скоропадский сказал: