Иван Цацулин - Атомная крепость (Художник. И.Ефимов)

Нет, до этого допустить нельзя. Раз нет гарантии победы, надо жить в мире или, как предлагают русские, — «мирно сосуществовать». А почему бы и нет? Почему? Зачем развязывать войну, которая не только может лишить жизни его, Лайта, но и плачевно кончиться для страны, начавшей ее? Здравый смысл говорил, что такую войну лучше не начинать и не разжигать, тем более, что, как это лейтенант хорошо знал, народ Штатов не хочет войны, а особенно войны у себя дома — собственная смерть никогда еще не была бизнесом.

Лайт лучше многих понимал: то, что принято называть «холодной войной», есть подготовка к войне горячей, настоящей, ни лично ему, ни его народу не нужной и опасной. А раз так — он ненавидел и не мог не ненавидеть рискованные происки всякого рода прайсов.

Лайт взялся за весла — пора встречать Гарольда Прайса. С Макгайром поступили подло. Никто, кроме Аллена Харвуда, не мог рискнуть на такое дело! Нужно помочь Эрике. Только как?

Лодка уткнулась во влажный берег. Блестя золотым ободком, недокуренная сигарета полетела в воду. Лайт поспешно направился к своему автомобилю.

Гарольд Прайс был не в духе: переговоры с англичанами насчет тория не дали ничего, кроме неопределенных обещаний. Но с одним соображением своих собеседников он не мог внутренне не согласиться — монацитовые пески лежат в Индии, а Индия теперь уже не колония Великобритании, а суверенная Республика.

Прайса просили набраться терпения и ждать. Но он не принадлежал к тем, кто может ждать, да и чего, собственно, ждать, если англичане перестали быть хозяевами в Индии? Пусть старик сам занимается монацитовыми песками. Он ведь стоит во главе концерна. Прайс же младший займется Западной Германией. Здесь ему все было знакомо, и он чувствовал себя более уверенно.

Вереница автомобилей промчалась по улицам города и остановилась у штаба командующего армией генерала Келли.

В кабинете командующего остались четверо: Келли, Прайс, генерал Гаррис и референт по внутригерманским вопросам Лайт.

Прайс поднял тяжелые веки, взглянул на Келли. Среднего роста, румяный и тучный, он поражал своей энергией, подвижностью, выразительностью лица и казался прямой противоположностью гостю.

— Как дела, Джо? — обратился к нему Прайс.

— Великолепны, сэр, — живо ответил тот. — Моя армия готова к походу на Восток.

Прайс раздраженно заметил:

— Я приехал сюда не для того, чтобы выслушивать пустую похвальбу, Джо,

Келли изменил тон.

— Страна разъединена, — угрюмо сказал он, — и это связывает нас по рукам и ногам.

Глотая горячий кофе, Прайс спокойно произнес:

— Скоро мы «объединим» Германию, можешь не волноваться.

Келли заметил:

— Меня с ума сводят разговоры наших дипломатов с русскими.

Прайс и Гаррис рассмеялись.

— В политике я разбираюсь неплохо, — говорил Келли, — но именно это-то и сводит меня с ума. Когда дипломаты заседают где-нибудь в Женеве, я здесь, на Рейне, не могу спокойно спать… Мне все кажется, что однажды наши дипломаты вынуждены будут сдаться: немцы с востока и запада сядут за один стол и договорятся… Стоит нам лишь отвернуться, мистер Прайс, и они обязательно договорятся.

Прайс выпучил на него бесцветные рыбьи глаза.

— Этот вопрос решаем мы, а не они! — воскликнул он. — А мы никогда не допустим этого. Слышишь, Джо, никогда не допустим. Мы создаем объединенную Европу. Нам не нужна нейтральная Германия.

Келли бросил реплику:

— В нейтральной Германии мне было бы нечего делать.

— Тебе не терпится начать драку? Рано. Мы должны помнить урок, полученный нами в Корее, — сказал Прайс невесело. — Прошло несколько лет с того дня, когда мы были вынуждены прекратить военные действия в Корее, но о нашем поражении не забыли и здесь. Мне рассказывали о песенке — немцы ее распевают в своих пивнушках. Как это?…

— Вы должны знать, лейтенант, — обратился к Лайту Келли.

Лайт нараспев продекламировал:

О Корея, Корея! Мы танцуем к войне все быстрее.

Мы танцуем корейский фокстрот: Два шага назад, шаг вперед.

Прайс нетерпеливо прервал его:

— Благодарю, у вас хорошая память.

— На этот раз мы пустим в дело атомное оружие, — сказал Келли. — Ваши бомбы и снаряды, мистер Прайс, обеспечат нам победу.

— Хотел бы надеяться, — ответил Прайс.

— Вы увлекаетесь, — неожиданно вмешался Гаррис. — Необходимо еще создать огромную армию.

— Гаррис прав, — вздохнул Прайс. — Но теперь этот вопрос решен. Закон о воинской повинности в Западной Германии принят. Многое зависит от того, кто возглавит вермахт. Сначала мы имели в виду Гудериана. Он умер.

— Можно ли полагаться на «восточный» опыт бывших гитлеровских генералов? — уклончиво заметил Лайт. — С Востока они вернулись не победителями, а побежденными.

— Не все, — возразил Гаррис.

— Например, Кессельринг, Шпейдель, — подсказал Келли.

— Но они в основном находились на других фронтах, один отсиживался в Италии, другой в штабе Роммеля во Франции, вешал и расстреливал заложников в Париже, — не уступал Лайт.

— Во главе высшего военного совета мы поставили Хойзингера, — сказал Прайс и посмотрел на Лайта.

— Хойзингер — один из авторов «плана Барбаросса», плана нападения на Советский Союз, и все же он только штабист.

— А что вы скажете о других? — Прайс был явно обеспокоен.

— Манштейн, — назвал Келли.

Беседа принимала официальный тон, и Лайт понял это. От него требовали не рассказа за чашкой кофе, а доклада. И, конечно, Гаррис найдет, о чем потом сообщить в Вашингтон. Но Лайт не собирался делать военную карьеру, и соображения о возможных личных неприятностях мало беспокоили его.

— Эрих фон Манштейн, — начал он, — десятый сын рано умершего прусского генерала фон Левинского, был усыновлен бароном Йорком фон Манштейном. Приверженец гитлеровского блицкрига, любимчик Гитлера, Манштейн по жестокости не уступал самому фюреру. У Манштейна своя теория: успех войны зависит не от военных действий регулярных войск, а от действий специально обученных, готовых на все отрядов головорезов. Во время польской кампании по приказам Манштейка была истреблена масса людей — гражданского населения, военнопленных, заложников. В период войны гитлеровцев на Западе он прославился, в частности, тем, что осуществил прорыв на Сомме. Одно время его объявили даже «первым полководцем рейха». Но на советско-германском фронте ему не повезло с его доктриной молниеносной войны к поголовного уничтожения населения. Манштейну пришлось худо: он провалился на южном фронте и под Ленинградом, не смог со своей группой войск «Дон» пробиться на выручку шестой армии в Сталинград, затем был разбит на Орловско-Курской дуге, где в тысяча девятьсот сорок третьем году он попытался начать летнее наступление. Но в то время как других Гитлер за такие провалы смещал, лишал званий, предавал суду, Манштейна он лишь перебрасывал «для укрепления позиций». Гитлера с Манштейном связывала долголетняя интимная дружба. Манштейн играл фюреру на пианино фуги Баха и одновременно доносил ему на кого только мог. Говорят, что он доносил Гитлеру на своих коллег не хуже удавленного в Нюрнберге Йодля. По этой причине генералы и офицеры, принимавшие участие в различных заговорах против Гитлера, в частности в тысяча девятьсот сорок четвертом году, весьма боялись, что Манштейн узнает об их заговорщической деятельности и донесет своему благодетелю. В тысяча девятьсот сорок третьем году, когда положение на восточном фронте осложнилось для немцев, генералитет посоветовал Гитлеру поставить Манштейна во главе армии. Но и Манштейн потерпел поражение. Два его сына были убиты в России.