Нити магии - Эмили Бейн Мерфи

Мое сердце сжимается.

– Я пыталась убедиться, что у него нет причин желать тебе зла. – Она потрясенно смотрит на меня, и я поспешно продолжаю: – Но я была не права. Почти во всем. Я не рассказывала тебе об этом, потому что… ну, если бы все было в порядке, тебе совсем не нужно было бы об этом узнавать. Ты могла бы просто… быть счастливой.

– Как ты можешь так думать, Марит? – спрашивает она. – Иногда мне кажется, будто ты хочешь заставить меня выбирать между тобой и Вестергардами. Но как мне это сделать? – она закатывает глаза, но при этом по ее щеке скатывается слезинка. – Это ужасно нечестно.

– Прости. Я только и делала, что пыталась не причинить тебе боли, но все равно причинила. По правде говоря, я не знаю, как сделать, чтобы все было правильно: с тобой, с другими. Я не справилась со всем этим сразу. И, честно говоря, – делаю глубокий вдох, – иногда я немного ревную тебя к Хелене.

– Ревнуешь? – недоверчиво спрашивает Ева.

Мое лицо пылает от этой постыдной правды.

– Потому что она смогла дать тебе то, чего не смогла бы я. И потому, что она забрала тебя после того, как я столько лет любила и заботилась о тебе. – Я сглатываю. – Не то чтобы я не желала для тебя лучшей жизни. Наоборот. Просто хочу, чтобы дала ее тебе именно я.

Она кивает на узел у меня в руках.

– Что это? – спрашивает она почти с робостью.

– О, я сделала это для тебя, – отвечаю ей. – Твой костюм для салонного выступления. – Я достаю его, крепко сжимая губы. – В нем есть кое-что особенное.

Развожу складки балетной юбки и показываю Еве крошечные стежки.

– Это азбука Морзе, но в то же время и воспоминания. О тебе. О нас.

Она подходит ближе, и я продолжаю:

– Вот это – о том, как ты в восемь лет прятала вареную морковку в щелях между половицами, потому что говорила, будто она на вкус напоминает гнилую тыкву, и, когда Сара на тебя наябедничала, ты сунула морковку ей в нос, пока она спала.

К моему удивлению, Ева хихикает.

– Я помню это. И помню, как в следующие несколько ночей ты охраняла меня, чтобы я могла поспать.

– Да, я торжественно пообещала, что не позволю Саре сунуть тебе морковку в нос в отместку.

– Ты сдержала множество обещаний, которые давала мне, Марит, – тихо произносит Ева. Это были мои любимые моменты: когда она засыпала раньше меня. Когда покой и недвижимость окутывали ее, точно покров свежего снега в эти волшебные и хрупкие мгновения перед сном.

Ее пальцы пробегают по другим строчкам, вышитым серебряной нитью. «Когда тебе исполнилось девять лет, я в течение всего марта отказывалась от положенной мне чашки молока, чтобы повариха испекла тебе торт. Я хотела, чтобы он был вкусным, но, когда ты дала мне попробовать кусочек, он оказался сухим и крошащимся, а глазурь на вкус напоминала деготь».

– Я забыла об этом, – говорит Ева и поджимает пальцы. – Но теперь запомню навсегда.

– Ты давилась, но съела весь этот торт до крошки, – напоминаю я. – И сказала, будто никогда не пробовала ничего вкуснее.

Она снова хихикает:

– Но он действительно был на вкус, как деготь.

Она похлопывает ладонью по постели, и я, как когда-то, укладываю ее и подтыкаю одеяло, точно запечатываю конверт с письмом. Но я должна сделать еще одно признание. Больше никакой лжи, ни прямой, ни умолчанием. И неважно, насколько болезненна правда.

– Ева, ты знаешь, что может случиться, если слишком много использовать магию?

– Фирн?

Я киваю.

– Мне придется оставить эту работу. Я не могу оставаться здесь, потому что больше не сумею делать то, что нужно от меня Хелене.

Ева садится в кровати.

– Тебе грозит опасность? – она берет меня за руку, и я стараюсь держать запястье так, чтобы не было видно вен. – Не лги мне, Марит.

– Мне ничего не грозит, если я уйду и никогда больше не буду применять магию.

Она долгое время смотрит на меня огромными карими глазами.

– Марит, ты причинила мне боль. Иногда ты делаешь что-то и считаешь при этом, будто даришь мне торт, а на самом деле я давлюсь сухими крошками. Но ты – моя семья, которую я выбрала сама. Моя сестра, пусть и не по крови. И неважно, куда ты идешь и что делаешь. Я хочу, чтобы ты была в моей жизни. Я люблю тебя.

Я закрываю глаза. Мне всегда хотелось, чтобы кто-то выбрал меня. Но я уже давно получила то, чего желала все это время. Делаю глубокий вдох, словно освободившись от корсета. Мне впервые стало легче с того момента, как умерла Айви.

– А теперь проделай ту штуку с лицом, – приказывает Ева. – Может быть, я найму тебя просто для того, чтобы ты жила здесь и делала ее каждый вечер. – Она закрывает глаза и шепчет: – В те ночи, когда ты так делаешь, мне снятся самые лучшие сны. Может быть, у тебя есть немного сонной магии.

Я провожу пальцами по ее бровям, от переносицы к вискам, а потом вниз по скулам.

– Вот так. Я сметаю все противное и плохое, что было сегодня, – шепчу ей. – Теперь засыпай, и утром мы обе проснемся бодрые и веселые.

Ее веки слегка трепещут, как будто она погружается в дрему. Мне нравится исходящий от нее запах фиалок, мяты и древесного угля – от зубной пасты, и слабый запах пальмового масла, которым она смазывает волосы на ночь.

Наступает долгое молчание, и я гадаю, заснула ли уже Ева.

– Хр-р, хр-р, хр-р, – шепчет она, приоткрыв один глаз, и я крепко обнимаю ее с чуть слышным смехом, и этот смех оседает в моей душе подобно светящимся чешуйкам.

Глава двадцать девятая

Утром бальную залу наполняет запах цветов, лимонов и мыла. Она постепенно превращается в пышно цветущий зимний сад, как будто посреди морозной зимы вдруг наступила весна. Островки мягкого зеленого мха образуют ковер вокруг инкрустированной золотом деревянной сцены, а по обеим сторонам тяжелыми складками ниспадает сделанный мною занавес.

До начала салона мне нужно закончить еще одно платье и два комплекта формы, но я, по крайней мере, наполовину сделала их до прихода Фирна. Если работать достаточно упорно, то, пусть и с трудом, я смогу доделать их вручную. Прежде чем уйти, я пообещала Еве две вещи: во-первых, что останусь до конца салонного приема, чтобы увидеть, как она танцует перед королем, а во-вторых – что не буду использовать больше ни капли магии. Эти обещания я искренне намерена сдержать.

Чувствуя нервозный трепет в животе, я взбираюсь по лестнице в чердачную каморку Якоба. Он