Вячеслав Ракитянский - Приют Одиннадцати

Паша закрыл глаза и по памяти произнёс заученные наизусть заклинания. Ещё раз перемешал отвар, выпил небольшими глотками и, откинувшись на подстилку из овечьей шкуры, мгновенно отключился. При этом он понимал, где находится на самом деле. Было странное ощущение, что сознание разделилось и одновременно существует в двух реальностях.

Паша увидел стол… На столе — нож довольно странной формы. Короткий клинок располагался перпендикулярно рукоятке и имел на конце небольшой крюк.

У стола появился силуэт человека. Тот зажёг несколько свечей, взял нож, пропустив лезвие между средним и указательным пальцами.

Разгоревшиеся свечи осветили пространство, до этой минуты скрытое темнотой. На столе лицом вниз лежал мужчина. Паша знал почти наверняка, что тот жив. И ещё в одном был уверен, хотя и боялся признаться себе в этом: человек с ножом — он сам и есть, только гораздо старше. Одновременно появилось предчувствие совершенно жуткой развязки. Паша испугался и попытался отогнать видение, но не мог сконцентрироваться, оставаясь пассивным наблюдателем и одновременно участником кровавой сцены.

Первый надрез прошёл прямо по линии позвоночника, от копчика до основания черепа, образовав неглубокую бороздку, которая мгновенно наполнилась кровью. Павел заметил, как дёрнулись ноги лежавшего на столе человека.

В следующее мгновение его вывернуло. Он чуть не захлебнулся собственной рвотой, перевернулся на бок и попробовал встать на ноги. Наступил в тлеющий костёр, шарахнулся в сторону, оступился и упал, не удержав равновесия.

Тем временем действие в кровавом сне развивалось шаг за шагом. Человек погрузил нож глубоко в тело жертвы в районе крестца и выверенным движением провернул клинок. Послышался хруст.

Паша поднялся и сделал несколько шагов к выходу из расщелины. Ему казалось, что достаточно выйти на свет, и видение исчезнет.

Когда рука человека потянула за позвоночник, чтобывывернуть его из тела мужчины, Пашка уже спускался вниз, с трудом удерживаясь на ногах. Он смутно помнил, как добрался в тот вечер до дома, как лёг в постель. Окончательно прийти в себя он смог только на следующее утро.

С тех пор прошло уже несколько лет, но Пашка очень хорошо запомнил тот день. Понимал, что от судьбы не уйдёшь, и в то же время ему очень хотелось её изменить.

К дому майора Пашка Завьялов и Мария подошли около полуночи. На пороге их ждала Зинаида. Ещё издали углядев, закудахтала:

— Давайте уже. Сколько вас ждать можно? Тебя, Мариша, только за смертью посылать…

Сказав последнюю фразу, Зинаида Петровна воровато перекрестилась. Прошли в дом. Алексей Петрович сидел во главе стола. Когда вся троица вошла, он неприветливо оглядел Пашку с головы до ног, сверкнул глазами на тёщу.

— Я же просил.

— Ну, так… Веню вы же не хотели.

Майор махнул рукой, понимая — спорить бесполезно. В конце концов, она мать. Худого не сделает. «С Пашки, правда, толку, как с козла молока, — подумал майор, — однако чем чёрт не шутит. Других-то вариантов нет, глядишь, и поможет».

— Как она? — Зинаида кивнула в сторону комнаты Анны.

— Хуже.

Зинаида выпроводила увязавшуюся за ними Марию. Любопытная и охочая до чародейств домработница недовольно забурчала. Тёща вернулась и, виновато глядя на Алексея Петровича, подхватила Пашу под локоть.

— Павлик, проходи в комнату.

Зинаида провела его до спальни и, осторожно приоткрыв дверь, заглянула внутрь. Пашка, стоявший за её спиной, безошибочно уловил запах смерти. Он давно научился распознавать её скорое появление. Иногда по глазам человека, которые становились мутными и глубокими, но чаще по запаху, кисловато-приторному, отдающему сыростью свежевспаханной земли. Именно такой запах наполнял сейчас комнату, где лежала больная.

Зинаида вошла в комнату, а Паша в нерешительности застыл на пороге, прекрасно понимая, что его присутствие мало что изменит — слишком поздно.

— Иди уже, — майор втолкнул Завьялова в спальню, вошёл следом и закрыл дверь.

Паша положил на столик холщовый свёрток, который всё это время держал в руках. Развернул и достал несколько предметов, вызвавших трепетную надежду у Зинаиды и смутные подозрения и неприязнь у Алексея Петровича: отлитую из свинца пентаграмму, чашу, нож с длинным лезвием, пучки трав, уголь и соль. Разложив всё это на столике, Паша опустился на колени перед постелью умирающей, положил одну руку ей на лоб, а другую на живот. Еле слышно зашептал. Зинаида тихо плакала, а майор боролся с желанием схватить шарлатана за шиворот и выкинуть из дома.

Знахарь закончил произносить заклинания, растёр в ладонях высушенные стебли, смешал с солью и посыпал в ногах и в изголовье постели.

— Это всё? — еле сдерживая раздражение, спросил майор.

— Лёша, ну зачем ты…

Зинаида испытывала к зятю уважение, иной раз доходившее до патологического страха. И когда страх пересиливал, она называла Алексея Петровича на «ты». Наверное, так она пыталась защититься от этого неприятного ощущения. И в этот раз тёща попыталась успокоить Алексея, сократив его имя до уменьшительного «Лёша». Бог знает, чем ещё она собиралась умаслить грозного майора, но Паша не дал ей договорить. То, что он произнёс в следующую секунду, заставило майора сжать кулаки.

— Нет, не всё. Мне нужен петух. Чёрный петух.

— Слушай, сынок, — нарочито по-отечески сказал майор, — а не пошёл бы ты…

— Я принесу, — отозвалась Зинаида и дёрнула зятя за рукав мундира, — есть у нас. Как раз чёрный.

Тёща сама испугалась собственной смелости и теперь с мольбой смотрела на Алексея, которому было невыносимо совестно за свою минутную слабость — как он, коммунист и атеист, опустился до того, чтобы пустить под свою крышу этого недобитого колдуна?

— Делайте что хотите, но не в этом доме.

Майор кивнул на дверь из спальни, не сводя пронзительного взгляда с Пашки. Казалось, ещё немного, и Алексей Петрович набросится на врачевателя. Павел завернул свои колдовские пожитки обратно в холстину и вышел из комнаты следом за Зинаидой.

Оказавшись на улице, Пашка услышал суетливое топанье ног, ошалелые крики перепуганной птицы и ругань. Зинаида стояла возле входа в сарай и руководила действиями домработницы. Борьба была недолгой, и вскоре обе женщины подошли к Пашке. Мария крепко прижимала к груди иссиня-чёрную птицу. Петух, предчувствуя неладное, истерично бил лапами и топорщил пережатые крылья.

Паша достал из свёртка чашу, поставил на скамью. Взял петуха из рук Марии и одним резким движением оторвал ему голову. Женщины даже охнуть не успели. Обезглавленное тело в Пашкиных руках дёрнулось и затихло. Несколько капель крови разлетелись веером и окрасили тёмным горошком выцветший Маринкин сарафан.