Потаенная девушка - Кен Лю

– Подождите минутку! – подал голос он. – Вы не можете просто так ворваться в чужой дом и вести себя словно шайка бандитов, не признающих закон!

– Ты очень чисто говоришь по-английски, – заметил Диксон, оглядывая его с ног до головы. – Практически без акцента.

– Спасибо, – сказал Уильям. Он старался сохранить спокойный, рассудительный тон. Определенно, этот человек поймет, что имеет дело не с обычным «аборигеном», а с молодым англичанином, образованным и воспитанным. – Я проучился десять лет в школе мистера Джорджа Додсуорта в Рамсгейте. Вы ее знаете?

Ничего не сказав, Диксон усмехнулся, словно перед ним была танцующая обезьяна. Но Уильям настаивал:

– Не сомневаюсь, мой отец с радостью возместит вам ущерб. Не нужно прибегать к насилию. Мы можем вести себя как джентльмены.

Диксон рассмеялся – сначала издал смешок, затем громко захохотал. Его подручные, сперва сбитые с толку, присоединились к нему.

– Ты думаешь, что, раз научился говорить по-английски, ты теперь уже больше не тот, кем был. Похоже, на Востоке люди никак не могут понять принципиальное отличие Запада от Востока. Я здесь не для того, чтобы торговаться с тобой, а для того, чтобы предъявить свои права, и для твоего рассудка это что-то непостижимое. Если вы немедленно не вернете то, что принадлежит мне, мы разнесем здесь все к чертовой матери!

Почувствовав прилив крови к лицу, Уильям усилием воли расслабил мышцы, чтобы не выдавать своих чувств. Оглянувшись на отца, он вдруг понял, что у них сейчас одинаковое выражение лица: безмятежная маска, скрывающая беспомощную ярость.

Во время этого разговора отец медленно перемещался по комнате и теперь оказался у Диксона за спиной. Он встретился взглядом с сыном, и они едва заметно кивнули друг другу.

«И на сем я оставлю все то, о чем могу думать, и буду любить то, о чем не могу думать».

Уильям набросился на Диксона в то самое мгновение, как отец ухватил того за ноги. Все трое рухнули одной грудой на пол. В последующей борьбе Уильям словно наблюдал за собой со стороны. У него не было никаких мыслей, лишь смесь любви и ярости, затуманившая его рассудок, и вот он уже сидел верхом на распростертом навзничь Диксоне, сжимая в руке одну «буби», готовый обрушить ее лезвие тому на голову.

Двое подручных, которых привел с собой Диксон, застыли на месте, беспомощно глядя на своего хозяина.

– У нас дома нет того, что вы ищете, – учащенно дыша, сказал Уильям. – А теперь уходите отсюда.

Уильям с отцом осмотрели разгром, который оставили после себя Диксон и его прихвостни.

– Спасибо, – сказал отец.

– Полагаю, сегодня призраки насладились отличным зрелищем, – ответил Уильям.

– Не сомневаюсь в том, что дедушка гордится тобой, – сказал отец. После чего, впервые на памяти Уильяма, добавил: – Цзючжун, я горжусь тобой!

Уильям не знал, что испытывает – любовь или ярость. Два иероглифа на перевернутой «буби» на полу у него перед глазами задрожали, затягиваясь влажной пеленой.

ИСТ-НОРБЕРИ, ШТАТ КОННЕКТИКУТ, 1989 ГОД

– Спасибо, что пригласила к себе домой, – сказал Фред. – Я замечательно провел время. – Он говорил натянуто, стараясь держаться подальше от Кэрри.

Воды пролива Лонг-Айленд ласково набегали на берег у их ног.

– Ты очень милый, – сказала Кэрри, беря Фреда за руку. Она подалась к нему, порыв ветра поднял ее волосы, бросая их ему в лицо, и цветочный аромат шампуня смешался с запахом моря, подобно обещанию, приправленному тоской. У Фреда гулко заколотилось сердце. Он ощутил в груди нежность, испугавшую его.

На противоположном берегу бухты виднелись яркие красные огни Эдли-Мэнсона, на этой неделе игравшего роль дома с привидениями. Фред мысленно представил себе радостные крики детворы, с восторгом слушающей страшные небылицы, которые им рассказывали взрослые.

– Не бери в голову то, что говорит мой отец, – продолжала Кэрри.

Фред застыл.

– Ты злишься, – сказала она.

– Что тебе об этом известно? – спросил Фред. «Она – принцесса. Она здесь своя».

– Невозможно управлять чужими мыслями, – сказала Кэрри. – Но человек всегда может решить сам, где его место.

Фред промолчал, пытаясь разобраться в переполняющей его ярости.

– Я – не мой отец, – продолжала Кэрри. – И ты – не твои родители. Семья – это история, рассказанная тебе; однако значение имеет та история, которую ты рассказываешь себе сам.

Внезапно Фред поймал себя на том, что именно это нравится ему в Америке больше всего: абсолютная убежденность в том, что семья не важна, что прошлое – это лишь история. Даже история, начавшаяся со лжи, с выдумки, может стать правдивой, может обрести жизнь.

Фред сунул руку в карман брюк и достал свой подарок.

– Что это такое? – спросила Кэрри, неуверенно беря бронзовую лопатку.

– Это старинная монета в форме лопатки, – сказал Фред, – которая давным-давно ходила в обращении в Китае. Она принадлежала моему дедушке, и тот подарил ее мне, когда мы покидали Китай. На счастье. Я полагал, она тебе понравится.

– Она очень красивая.

Фред почувствовал себя обязанным сказать правду.

– Дед рассказывал, что его отец спас монету от иностранцев, хотевших выкрасть ее из страны, а затем во время «Культурной революции» ее едва не уничтожили хунвэйбины[7]. Однако отец утверждает, что это подделка, подобно многим вещам из Китая, и ничего не стоит. Видишь эту отметину внизу? Отец говорит, что она современная, а никак не древняя. Но это единственное, что есть у меня от дедушки. Он умер в прошлом году, а мы не смогли поехать на похороны из-за иммиграционных проблем…

– Но монета должна храниться у тебя.

– Я хочу, чтобы она была у тебя. Я всегда буду помнить, как подарил ее тебе, и это будет лучшее воспоминание, лучшая история.

Наклонившись, Фред подобрал с земли острый камешек. Держа руку Кэрри с зажатой в ней монетой, он медленно нацарапал на патине, рядом со старинным иероглифом, их инициалы.

– Это наша метка, наша история.

Кивнув, Кэрри торжественно убрала монету в карман куртки.

– Спасибо! Это просто замечательно!

Фред подумал, что пора возвращаться домой, подумал о вопросах, которые задаст отец, о встревоженном молчании матери, о тех долгих часах, которые ждут его в ресторане завтра, послезавтра и послепослезавтра, о колледже, о котором можно будет думать, если он получит документы о гражданстве, о том, как он когда-нибудь пересечет этот огромный континент, пока что скрытый под непроницаемым мраком неведомого.

Но это будет еще не скоро. Фред огляделся вокруг, испытывая желание сделать что-нибудь значительное, чтобы ознаменовать эту ночь. Сняв куртку и рубашку, он сбросил ботинки, оставшись голым, без маски, без костюма.

– Давай искупаемся!

Кэрри рассмеялась, не поверив ему.

Вода оказалась настолько холодной, обжигающе холодной, что Фред, окунувшись, ахнул. Нырнув с головой, он тотчас же вынырнул и стряхнул воду с лица.

Кэрри окликнула его, а он помахал ей рукой и поплыл к ярким огням на противоположном берегу бухты.

Отражение залитого красными огнями Эдли-Мэнсона было испещрено яркими серебристыми прожилками лунного света. Руки