Ольга Михайлова - Бесовские времена

— Дурь. Надо было сразу сказать… — Альмереджи почернел с лица. — Я же видел эту святошу и знал, что донесёт. Я… просто поиздержался, Тристано. А тут среди гостей мантуанских приятеля встретил, хотел принять, как надо. Десять дукатов у Черубины и взял… а эта Фаттинанти и выдумала со зла, — Ладзаро поднял глаза на д'Альвеллу. Голос его звучал резче и визгливей. — Не убивал я её, Тристано. Зачем мне?

Тристано д'Альвеллаокинул Ладзарино мутным взглядом. Альмереджи вообще-то был неплохим солдатом и великолепным охотником. Но сейчас казался жалкой бабой. Господи, у шлюх одалживается! И, чай, расплачивается собственным поленом? А ведь когда-то… — подеста едва не сплюнул. Но почему он думает на Фаттинанти, пронеслось в голове Тристано д'Альвеллы, когда на него донесла Тассони? Стало быть, Ладзарино видел в галерее Гаэтану?

Д'Альвелл апренебрежительно кивнул и отпустил дружка.

Ладзаро Альмереджи, бормоча про себя проклятия, ушёл, и вскоре через боковой вход вошел чисто выбритый мужчина лет сорока, с длинными волосами до плеч, с лицом нездоровым, узким и бледным, с глазами миндалевидными и маслеными. Это был Джордано Мороне, придворный алхимик, тоже человек д'Альвеллы.

— Мессир… — вошедший бросил на сидящего вопросительный взгляд, — вы искали меня по поводу состава или из-за синьоры Черубины?

— Из-за Верджилези.

Учёный муж кивнул.

— Я заглянул туда, когда выносили тело.

— Насколько я понимаю, ты заглядывал туда и раньше…

Тонкие губы синьора Мороне тронула улыбка, заставив их и вовсе превратиться в искривленную линию.

— Если и заглядывал, то только повинуясь исключительной навязчивости оной особы. Она желала постичь многие науки и даже интересовалась некоторыми трудами Альберта Великого и Вилановы…

— Ну а я, Джордано, интересуюсь тем, кто отравил синьору…

Мороне снова кивнул, показав этим, что учёный муж всё понимает с полуслова, и твёрдо ответил.

— Не я. За каким чёртом мне её убивать, помилуйте?

— Если бы я знал, за каким чертом её убили, я знал бы, кто это сделал, Джордано.

Мороне не оспорил это суждение, но обелил себя.

— Челядь судачит, что убили её после утреннего туалета герцогини, я же с десяти утра и до пяти пополудни носа с башни не высовывал — спросите Бернардо и Тадеско. Это скорее Альбани, или Витино… Да и Дальбено мог, от говна-то отмывшись… — глаза Джордано злорадно блеснули. Он был в восторге от шалости Песте. — Но скорее всего — Ладзаро. Она только Альмереджи никогда не отказывала, считала его истинным кавалером. Любила даже. Говорила, что, дескать, более галантного придворного и представить себе нельзя, — глаза Джордано зло сверкали.

Отпустив Мороне, д'Альвеллавздохнул. Он не подозревал мерзавца в убийстве, ибо знал своих людей. Этот чародей, не задумываясь, убил бы любого, если бы имел к тому повод, но за Джордано по его поручению присматривали. Но каковы подонки, внезапно пронеслось у него в голове, каждый норовит соседа подставить, Ладзарино у потаскухи деньги берёт. Сколько мерзости вокруг… впрочем, о чём это он? На этой мерзости выстроено его благополучие.

Благополучие? Тристано д'Альвеллапомотал головой, чтобы отогнать эти дурацкие мысли.

Теперь предстояло разобраться с молодыми камергерами. Их не видели в портале фрейлин днём, но это ни о чём не говорило. У убийцы были все основания быть осторожным. Итак, камергеры. Сынок Ипполито, Маттео ди Монтальдо, двадцатичетырехлетний верзила, похожий на отца как две капли воды. Особым успехом у девиц не пользуется — не хватает такта да обходительности. Но вроде не подонок. Алессандро, сын Донато, высокомерный щенок, мнящий себя истинным аристократом и доблестным воином, достойным продолжателем рода Сантуччи. На самом деле — мелкий чванливый плюгавец, правда, не робок, но не столько от подлинной смелости, сколько из боязни прослыть трусом. Бабёнки от него не в восторге, но шлюхи его принимали. Как же, аристократ! Джулио Валерани, внук Глории, сынок Наталио. Вежлив, галантен, осмотрителен. Красавцем, правда, не назовешь, не в папашу пошёл. Но у Черубины он появлялся редко. На Манзоли или Тибо у него не было денег, а у бессеребренниц было не протолкнуться. Им всем нечасто удавалось протиснуться через Альмереджи и Альбани… Однако, Джулио часто наведывался к бабке Глории. Но всё же в участие камергеров в убийстве Тристано всерьёз не верил. Щенки молоды и глупы, а убийство, Чума прав, несло печать ума немалого.

Тристано вызвал Бениамино ди Бертацци. Врач, пристроенный в замок Песте, поначалу не нравился ему, но когда тот всего за день вылечил прострел у него самого, д'Альвелласменил гнев на милость. Сейчас он устало поинтересовался, чем отравлена женщина? Он верил Портофино, но вдруг…

— Это аконит, мессир д'Альвелла, собственно говоря, «фармакон» — яд и лекарство. Его прописывают при горячках, при воспалениях сочленений, при подагре, чахотке, параличах, астме, худосочии… Но дозы должны быть тщательно выверены.

— А какова была доза тут?

Медик покачал головой.

— Не знаю. Но немалая. Действие яда проявляется болями во рту, отравленный потеет, ускоряется пульс, расширяются зрачки, они жалуются на дурноту и головную боль. После этого — рвота, колики, судороги, стеснение дыхания, бред, обморок, конвульсии, и наконец, смерть. При отравлениях следует давать в малых дозах уксус или вино и, конечно, рвотное…

— Если бы ты заметил отравление своевременно, ты мог бы помочь ей?

— Если она съела листья аконита в салате — наверное, смог бы. Но это, судя по всему, вытяжка из кореньев и листьев. Боюсь, я был бы бессилен.

— Ты сказал о судорогах и конвульсиях. Но покрывало не сдвинуто.

— Скорее всего, она билась на полу, ведь платье сильно измято, а после смерти убийца положил её на постель и все убрал. Ведь нет ни вина, ни угощения.

— Но ведь её могли отравить в другом месте, а после проводить к ней в комнату…

Медик не оспорил это суждение.

— Да, пожалуй, она могла несколько минут после отравления ничего не чувствовать.

— При осмотре больше ничего не заметно?

Лицо медика перекосило.

— Ничего, имеющего отношения к делу…

Тристано д'Альвелла поднял глаза на врача. Тон его показался ему странным.

— А что заметно — не имеющего отношения к делу?

Врач вздохнул.

— То ли особа была весьма развращена, то ли уж друзья синьоры… гоморряне.

— А… ну конечно.

Д'Альвелла почувствовал полное изнеможение. Как же вся эта грязь надоела ему… Все, хватит. Он отпустил врача. Сегодня он всё равно ничего не поймёт, Грациано прав. Чёрта тут поймёшь. Челяди и придворных около двухсот человек. Разумеется, доступ к фрейлинам имеют далеко не все — это третий этаж и посторонний туда пробраться не мог, да Тристано и сам прекрасно знал, что это сделал свой. Но кто? Quis? Quid? Ubi? Quibus auxiliis? Cur? Quomodo? Quando? Увы, риторическая схема цицероновых вопросов пока не давала ответов. Д'Альвелла почувствовал, что тупеет, он не спал две ночи, был вымотан и измучен. Господи, зачем всё это? Чего он суетится? Что ему эта убитая распутная дурочка? Все пустое…