Совок-3 - Вадим Агарев
Не знаю, сколько времени мы так пролежали, но уже совсем скоро моя возлюбленная выбралась из под моей руки. Потом она тихонько толкнула меня в плечо. Потом толкнула гораздо сильнее и так еще несколько раз. Я лежал бревном и размеренно сопел. Галя-Наташа, встала с кровати и, не включая света, быстро оделась. Одевшись, она подошла и, наклонившись, прислушалась к моему дыханию. Наверное, мое размеренное сопение ее удовлетворило и она деловито направилась в коридор. А я опустил руку к полу, где у плинтуса, между кроватью и стеной дожидались своего времени табельный ПМ и стартовик.
В прихожей послышался щелчок отпираемого дверного замка и шепот.
Патрон уже давно был в патроннике и затвор тоже был взведен. То, что боевая пружина от такого варварства просаживается, меня сейчас тревожило меньше всего. Мне оставалось лишь опустить предохранитель, что я и сделал. После чего направил ствол на проем двери, до которого было меньше трех метров.
Ждать долго не пришлось, напротив меня появился силуэт рослого мужика, с какой-то палкой в руке. Мужик, видимо, зайдя из освещенного подъезда в темноту квартиры, на секунду-две тормознулся, чтобы приглядеться.
Меня пришли убивать в самом прямом смысле этого слова и поэтому донкихотствовать я не собирался. В противостоянии с мокрушниками я уже давно не придерживался ни норм УПК, ни каких-либо иных принципов гуманизма. Есть я, который, безусловно, очень хороший человек и есть он, зверь, пришедший меня убить. Вот и все.
– Стоять! – рявкнул я со всей дури и сразу, не давая гостю малейшего шанса, нажал на спуск. И еще раз нажал. Потом выпалил из стартового, который держал в левой руке.
Никаких перспектив выжить Воронецкому или, кто там пришел по мою душу, я не оставил. Целил точно в левую сторону груди силуэта. Промахнуться с такого расстояния не смог бы даже ребенок. А я не ребенок и стрелять по человекообразным в командировках по шашлычным республикам я научился очень хорошо. Никак не должен он выжить. Если бы не в своем жилище, то стрелял бы я в голову. Но тогда это было бы чревато очень серьезным ремонтом с переклейкой всех обоев и побелкой потолка. Да и перед хозяйкой было бы неудобно, если бы клиент пораскинул здесь мозгами. Тупорылая девятимиллиметровая пуля ПээМа она только входит с аккуратной дырочкой в человеческую голову. А вот выходит она, если стрелять сблизи, непременно вынося ползатылка провинившегося лишенца. Такую дыру выходным отверстием язык назвать не повернется. Такую дырень и шапкой хер прикроешь.
Еще когда я только задумывал всю эту комбинацию, то для себя я твердо решил, что того, кто придет меня убивать, валить буду наглухо. А не хер посягать на жизнь лучшего из представителей советской молодежи нынешней эпохи! В то, что это обстоит именно так, я верил свято, не сомневаясь ни на секунду.
Он еще заваливался вперед, когда дверь со стороны лестничной площадки с грохотом обрушилась вовнутрь квартиры. Раздался истошный женский крик, который тут же и оборвался. Держа лежащего на полу злодея под стволом, я, как был, голым, так и подскочил к выключателю. Свет в комнате вспыхнул одновременно лампочкой в прихожей. Я увидел перед собой лежащего мужика с вывернутой назад рукой, рядом с которой валялся обычный плотницкий гвоздодёр.
В комнату заскочил Борис, опасно рыская стволом своего ПээМа по углам.
– Опусти ствол, Боря! Ты смотри, меня не подстрели! – не сводя глаз с лежащего бандита и не выпуская из руки пистолета, я натягивал штаны, не заморачиваясь с поиском трусов.
Из-под злодея неторопливо растекалась темная лужа, а сам он не шевелился. Все правильно. Он и не должен шевелиться. Не для того я влепил ему в грудь две пули.
– Присмотри за ним! – скомандовал я Боре, а сам, подняв с постели стартовик и сунув его в карман, перешагнул через остывающего Воронецкого.
В прихожей Гриненко вытаскивал из-под выбитой двери мою ненаглядную. Мою Наташу. Бесчувственную и с разбитым в кровь лицом. Не желая омрачать свою тонкую психику созерцанием того, как ее подельник будет проламывать железякой мне голову, она тактично задержалась в коридоре. Там ее и накрыла выбитая двумя дюжими операми дверь, погрузив в состояние полной бессознательности.
Быстро вернувшись в комнату, я скомандовал Борису, чтобы он помог Гриненко. А сам, удостоверившись, что Воронецкий точно и безвозвратно охладевает к жизненной суете, начал тщательно его шмонать. В том, что это был Воронецкий, уже я не сомневался. Его приметы, а, главное, его корноухость была красноречивей любых опознавателей.
Во внутреннем кармане короткой рабочей спецовки я нашел две серо-зеленых книжечки. Права и техпаспорт. А в боковом, вазовскую связку из двух ключей. Найденное я сразу же сунул себе в карман. Сзади за поясом брюк я обнаружил у бандита револьвер. Достал и осмотрел. Обычный вохровский наган. Не сильно юзанный, по состоянию, он явно не эхо гражданской. И все семь патронов в каморах барабана. Проверив все возможные нычки в одежде, включая носки и обувь, я опять позвал Бориса.
– Как там она? В себя пришла? – спросил я его, продолжая обыск жмура. – На хера ж вы мою любимую девушку так угандошили, а Борь?! – попытался я кощунственным солдафонским юмором вывести боевого товарища из ступора, – Я, между прочим, с ней серьезные отношения собирался строить! А вы её входной дверью, да по морде! Звери вы, господа офицеры! Как есть, звери!
Гусаров ошарашено следил за моими действиями и, лупая глазами, по-прежнему тупо молчал. Оно и понятно, трупов он насмотрелся всяких, но вот так, чтобы с пылу, с жару… С горячей кровушкой и вонью горелого пороха… С собственным, так сказать, участием в скоротечном боестолкновении… Он стоял и смотрел на растекающуюся под трупом Воронецкого лужу.
– Боря, твою бога мать! – прикрикнул я на коллегу, – Я тебя спросил, девушка моя жива?! Вы ее там не убили?!!
– Да жива она! Жива! На кухне вон сидит. С ней там Стас! – опер Боря стал уже почти кондиционным.
– Держи, это его ствол! – я передал револьвер оперу, – Эксперту надо будет сказать, чтобы пояс с его штанов
