Тайная сторона Игры - Василий Павлович Щепетнёв
А действительно, мало ему своих дел, чтобы в московские игрушки играть? Судя по всему, Лютов дело испоганил, создал трудности в без того невероятно трудном деле, и если исчез — то и славно. А крестьяне его на вилы взяли, волки загрызли, или он сам ушел к недобитым деникинцам на юг — это уже мелочи. Не до того, когда Москва каждый день требует зерна, зерна, зерна…
Анна-Луиза выскочила из возка, пройтись.
Идти было удобно — снега чуть выше щиколотки, не провалишься. А сидеть все время в возке холодно. Это не московский экипаж, с печуркой, меховой полостью и мягкими сидениями. Впрочем, будь рад настоящему, тогда и будущее не обескуражит. Он и так умудрился почти всю дорогу проспать.
Арехин тоже соскочил с повозки. Морозец небольшой, ветерок легчайший, сейчас бы лыжи ещё. Жаль, не захватил.
Обоз из шести саней растянулся метров на сто. Здесь белых не было, опасаться, стало быть, тоже нечего. Выехали на рассвете, едут седьмой час, вот и деревенька Галкино показалась, которую продотрядовцы стригли неделю назад, и потому делать в ней было нечего. Деревенька была в двух верстах, так что и вздумай кому проверить басню о добродушии, незлобивости и всепрощенчестве русского мужика, крюк оказался бы слишком велик. Но ничего, до Сорокино оставалось верст пять, час, чуть больше, с учетом того, что лошади притомились.
Притомились-то притомились, но то ли сами почувствовали, что впереди ждет отдых, ночлег, еда, то ли человеческую мысль уловили, но ходу прибавили.
— Галкино, Сорокино — это ведь птичьи названия, не правда ли? — спросила фройлян Рюэгг.
— Птичьи, — согласился Арехин. Теперь, когда лошади пошли бодрее, поспевать за ними стало сложно, и они вернулись в возок.
— Если вам, конечно, интересно, могу рассказать, — ожил вдруг возница. — У нас в губернии много земель имел граф Орлов, один из трех братьев, что были в фаворе при Екатерине Великой. Главное поместье подальше, в Бобровском уезде, но и тут было — там хуторок, сям деревенька. Большое-то имение от царицы получил, а маленькие либо сам покупал, либо даже в карты выигрывал. Ну, выигрывал и выигрывал. И были у него, у графа, как водятся, байстрюки, незаконные дети. Свою фамилию он дать им не мог, да и не хотел, не всяк достоин быть Орловым. А давал иначе — если девчонка-болтушка, записывалась Сорокиной, наряды любила — Галкиной, паренек отважный — в Коршуновы его. Ну, и деревеньки эти в наследство им отписывал. Так и получилось — Галкино, Сорокино, подалее — Коршуново будет.
Показалась деревенька.
— Сорокино?
— Нет, это Грязное. Чернозем здесь — жуть, на два аршина. Понятно, после любого дождика грязь разверзается чуть не до пекла.
— А люди — не обижаются, что деревня так прозвана?
— А кто их спрашивал, при прежней-то власти? Просили, челобитную писали, чтобы по другому именовали, Красным хоть. Им и ответили: заживете красиво, тогда и быть вам Красным.
Они тут же вишневые сады давай ставить, цветы разводить, сирень-черемуху… Кабы не война, глядишь, Грязного бы уж и не было. Сейчас ещё ничего, сейчас зима, снегом прикрыло…
В деревеньке они не останавливались. Некогда, Нужна была внезапность, порыв, дабы сорокинцы не разбежались или ещё чего не удумали. От Грязного до Сорокино аккурат четыре версты, в час прошли.
Сорокино — село большое, понятно, взять отсюда хотят больше, чем четыре возка. Много больше. А лошадей и сани дадут сами сорокинцы. Сами погрузят, сами в город увезут, и, если все пройдет хорошо, вернутся назад с лошадьми. Такая вот местная политика.
Но Арехин вникать в нее не стал: солнце ушло за горизонт, а нужно было ещё в Рамонь ехать. Вознице тоже не хотелось присутствовать при «изъятии излишков», как было записано в постановлении Губернского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Здоровье у него не то, беречь душу надо, объяснил он.
Лошадь, правда, недоумевала — за что ей одной такое несчастье? Остальных вон выпрягают, сейчас в тепло заведут, накормят, а ей ещё идти да идти.
А что делать? Пошла, вернее, поплелась. Арехин с фройлян Рюэгг опять пошли рядом, не сколько согреться, сколько облегчить жизнь лошадке.
Впереди были только поля. Узкий серп зарождающей луны прятался вслед за солнцем. В темноте виднелась башня
— Замок? — спросила фройлян Рюэгг.
— Водокачка, — ответил Арехин.
— Вы, значит, бывали здесь прежде? — сделал вывод возница.
— Давно, ещё в дестве.
— Да, детей сюда многие вывозили. Ваши родители, стало быть, отсюда?
— Стало быть, московские, — ответил Александр Александрович, — я тетушку навещал. Паринову Анну Авдотьевну, может, знаете?
— Да нет, откуда, — смутился возница и чуть поотстал. Ясно, вот они, глаза и уши начальника Губчека. Париновым был каждый четвертый, если не третий, и Анна Авдотьевна тоже имела пять или шесть полных тезок, потому библиотечно-чексистский возница получил лишь видимость сведений. Ему бы про дядю расспросить, про близкую родню, дальнюю. Только ведь не кучерское дело — допрашивать москвича. А такой расспрос аккурат на допрос тянет.
А так… Совсем необязательно кучеру знать, что Арехину-старшему принадлежало три недурных имения неподалеку, в Землянском уезде, что был тот губернским предводителем дворянства и депутатом государственной думы, что тетушкой Арехин, разумеется, в шутку, называл великую княгиню Ольгу Александровну, по мужу принцессу Ольденбургскую, и что в Замке, куда они едут, он провел не одно лето. Необязательно говорить, потому что Валецкис, пожалуй, и сам все знает. А не знает, так очень скоро узнает. Его, Арехина, в Рамони помнили многие…
И он помнил многих.
В поселок въехали уже затемно. На самой границе мелькнуло белое пятно над дорогой — или на дороге, сразу и не поймешь.
— Заяц? — спросила Анна-Луиза.
Но лошадь вдруг заупрямилась, встала.
Арехин прошел вперед. У обочины, за кустиком лежал заяц, мертвый, с распоротым животом. ещё теплая, кровь парит. Рядом, на снегу — никаких следов, кроме птичьих. Нет, не птичьих, конечно. Да он и сам видел.
Возница, оставив лошадь, тоже наклонился над зайцем.
— Эге! Я думал, обознался, однако зайцы зайцев не рвут.
— Кто же это?
— Полярный филин. Редкий для этих мест гость. Раз прилетел, значит, жди холодов, масленица, не масленица. Как говорят — придет марток, напялишь семеро порток.
И действительно, потянуло настоящим морозом. Солнце ж зашло, чего удивительного.
Они
