Ольга Михайлова - Бесовские времена

Это не смутило начальника тайной службы.

— Ничего не скажешь, кстати… — Тристано д'Альвелла скривил губы, с омерзением вспоминая труп.

— Да, полно, Тристано, всё пустяки. — Аурелиано Портофино был настроен элегично. — Это, может быть, и не связано… — Он поймал сумрачный взгляд д'Альвеллы. — Не удивлюсь, если это просто закономерный финал любовных авантюр красотки. Кто её любовник?

Песте усмехнулся, д'Альвелла тоже иронично посмотрел на инквизитора.

— Донна Черубина Верджилези частенько проводила ночи с моим дружком главным лесничим Ладзаро Альмереджи и главным дворецким Густаво Бальди, она спала с нашим главным ловчим Пьетро Альбани, врачом герцогини Пьетро Анджело, порой пускала под одеяло камергеров Алессандро Сантуччи, Джулио Валерани, Маттео Монтальдо… Дрались они с Бартолини из-за алхимика Джордано Мороне, астролога Пьетро Дальбено, как-то промелькнул и Лоренцо Витино…

— Боже мой, как поставлена во дворце тайная служба! — восторженно поднял брови Портофино. — Ваши люди прекрасно вам служат, Тристано.

— Ваши вам не хуже, насколько я знаю, — спокойно вернул ему комплимент д'Альвелла, и инквизитор опустил глаза, — но если мы будем болтать о пустяках — до утра не закончим. Оставим пока возможную связь попытки убить герцога и гибель Верджилези, ибо в поисках её мы только потеряем время. Не будем множить следствия, когда и причин-то не знаем. Займемся красоткой. Если предположить, что с ней расправился любовник, то под основным подозрением окажутся камергеры, медик Анджело, да эта пишущая братия. Но все не так просто. Анджело уже три дня нет в замке — у него умерла мать, он уехал в Перуджу. Пьетро Дальбено — чист как голубь. Именно потому, что мессир Чума изволил накануне убийства вывалять его в дерьме. Он не мог войти туда и не навонять…

— Я-то полагал, что рассчитался с ним, а оказывается, он остался мне должен, — усмехнулся Песте. — Но я не верю, что это камергеры. Кишка тонка. Они были на приеме? — д'Альвелла кивнул. — Днём они, кроме внука Глории, никогда не мелькают в покоях фрейлин.

— Я, должно быть, многого не понимаю, — осторожно обронил мессир Портофино, — но я бы скорее заподозрил человека, чьи обязанности позволяют ему появляться, где угодно… Например, дворецкого… ловчего… или алхимика.

Д'Альвеллане ответил, но инквизитора просветил дружок.

— Альбани, Альмереджи, Мороне и Бальди — люди д'Альвеллы, Лелио. — Тут Песте повернулся к начальнику тайной службы, — что, кстати, не должно снимать с них подозрения, Тристано. Если его личные интересы перевешивали твои, то убить Черубину мог и твой человек.

— Мог, — д'Альвеллане оспорил шута. — Тассони же проронила, что Альмереджи виделся днём с Черубиной. И это выводит нас к основному вопросу дня, а, точнее, ночи: почему её прикончили? Кому она мешала? И снова возвращает к яду. Если бы угадать, что было использовано…

К немалому изумлению мессира д'Альвеллы, инквизитор оторопело пожал плечами.

— А чего тут угадывать-то? Отравленных я, что ли, не видел? Корень аконита, разумеется.

— И откуда отравитель взял его?

Теперь инквизитор посмотрел на начальника тайной службы, как на ребенка.

— Если из замка за город вышел, то на любом пригорке. Аконит растёт вдоль берегов рек, да по обочинам дорог, да на горных лугах. Говорят, когда Геракл пленил и вывел из Аида трёхголового пса Цербера, чудовище, ослеплённое солнечным светом, стало вырываться, из его пастей потекла ядовитая слюна, и там, куда она попадала, поднимались ядовитые растения «аконитум». Их листья и корни ядовиты. Плутарх рассказывал об отравлении им воинов Марка Антония. Те, кому в пищу попадал аконит, теряли память и были заняты тем, что переворачивали каждый камень на своем пути, будто искали что-то, пока их не начинало рвать желчью. В Древней Греции аконитом травили приговорённых к смерти. Древние галлы натирали его экстрактом наконечники стрел и копий, предназначенных для охоты на волков. Отсюда прозвище аконита — «волчий корень»… — Песте кашлянул, призывая дружка Лелио вернуться от заумной учености к делам насущным. Тот понял дружка. — Прибавьте, что редкая была глупышка, вздорная и доверчивая, и задурить ей мозги мог любой…

С этим никто не спорил.

— Ладно. Я займусь, подключу своих людей, всё, что можно, мы выясним за ночь. — д'Альвелла казался постаревшим и усталым. — Господи, ещё одну ночь не спать…

— Не хотелось бы каркать, конечно, — невесело улыбнулся Чума. Собеседники молча смотрели на него. — Но боюсь, что мы мало что поймем к утру, Тристано. Я полагаю даже, что к утру мы будем понимать меньше, чем сейчас. А потому… задай работу своим людям, а сам ложись спать. Le ore del mattino hanno l'oro in bocca.

Д'Альвелла скосил на шута свои многоопытные глаза под тяжёлыми веждами и ничего не сказал. Он тоже понимал, что виновники подобного рода злодеяний либо обнаруживаются очень скоро и легко, либо никогда. Но формально поинтересовался.

— Это почему?

— А тебя разве не удивляет в убийстве Черубины одна странность, Тристано? — шут задумчиво посмотрел во тьму за окном. Чума повернулся к собеседникам, отметив, что теперь на нем покоится и глубокий индиговый взгляд дружка Лелио. Грандони вздохнул. — Она — дурочка, а убита очень умно.

Тристано д'Альвелла опустил глаза. Да, шут был прав. Отозвался же на эту реплику мессир Аурелиано Портофино, тоже выражая согласие с мнением дружка-гаера.

— Ум — вещь ненадежная, Чума. Убийство в конечном счёте всегда глупость, но в житейском смысле ты прав. В этом убийстве комар носа не подточит. Но не льсти себя надеждой, господин дурак, что в замке ты один умный…

— Упаси меня Бог от такой глупости, — ужаснулся Песте.

На этом они и закончили.

Мессир Грациано Грандони понимал, что через полчаса люди д'Альвеллы наводнят замок и разнюхают многое, но едва ли, полагал он, они зададут графу Альдобрандо Даноли вопрос о sacrifice humanun. Между тем, теперь, когда недавнее видение несчастного визионера столь четко проступило явью — сны мессира Даноли становились особенно интересными.

В небе сияла огромная желтая луна, оттененная по краю серебристой белизной, и Песте вспомнил о том, что забыл накануне заехать в лавку синьоры Дзолы за сыром и пожалел об этом. Сыра хотелось. Да и выпить тоже, ибо на душе было пакостно. Чума направился было к Даноли, но не успел, миновав внутренний двор, повернуть в портал коридора, как в свете факела на террасе заметил Камиллу Монтеорфано. Девица, укутанная в теплую шаль, смотрела на плиты пола, была грустна и подавлена. Шут снова вспомнил подслушанные им обвинения в бессердечии в свой адрес, и с глумливой ласковостью окликнул её, придав голосу оттенок нежной заботы и трепетного беспокойства.