Перекресток одиночества 4 (СИ) - Михайлов Дем

— Дело не только в доброте, но и в инстинкте выживания. Нельзя собирать все яйца в одну корзину — так, как это сделала Пальмира. И не только она…

— А есть и другие? — удивился Митомир, протягивая мне тарелку.

— Конечно. Я был в луковианском убежище и видел процветающие там у них странные корнеплоды, вкусные и сытные. И ведь они тоже не спешили что-то поделиться этим даром со всеми остальными убежищами — между луковианскими наверняка распределить не забыли, а вот с нами… с выходцами с Земли, например…

— Так мы были заперты — заметила Милена, перестав зачерпывать действительно оказавшуюся очень вкусную похлебку — Ни с кем не общались годами.

— Не общались — да — ответил я — А вот заперты — нет. Я ведь дошел. Постучал. И мне открыли.

— Это да…

— Прибудь малый луковианский вездеход с ящиком годных для посадки корнеплодов — никто бы их не прогнал. В этом вообще суть восстановления давно угасших отношений — небольшой, но полезный подарок, пара добрых слов и тихо себе убываешь обратно домой, ничего не требуя взамен, но надеясь на ответную доброту когда-нибудь. Ну да не мне судить — ведь тут уже вплетается не только доброта и продовольственный вопрос, но и политика.

— Бартер и пустая система — напомнила Милена, не собираясь вопросы без ответов.

— Таких крестов как тюремная келья перенесенного сюда первого жителя Пальмиры должно быть немало — продолжил я — Не может быть, чтобы из тысяч и тысяч сидельцев, перебывавших здесь за эти десятилетия, не нашлось хотя бы пары сотен трудолюбивых садовников. У них в руках оказывалось случайно принесенное яблоко, что-то из семян попадало вместе с тюремными бонусными блюдами… в общем при желании раздобыть семена мог почти каждый узник — особенно после чалок с другими узниками. Митомир рассказывал, как первый из будущих жителей Пальмиры ставили зеленые деревца за своей спиной во время чалок — окажись я у непробиваемого стекла и увидь эту красоту… я бы тоже загорелся желанием вырастить что-то живое, могущее скрасить одиночество и позволяющее убить немало времени.

— Ты описываешь садоводческое хобби…

— Хобби — согласился я — Причем иногда очень личное, казалось бы, и невидимое остальным — если сам показать не захочешь. Но так только кажется. Тюремщики исполняют свою работу. Пусть не каждый день, но они приходят в твою камеру пока ты спишь и внимательно осматриваются, выискивая нарушения и повреждения. Они не могут не заметить растущие у стены несколько чахлых растений, с трудом выживающих в слишком маленьких для них комках щедро удобренной экскрементами и остатками еды почвы. В следующий свой визит они видят, что деревца подросли, почвы чуть прибавилось, а в самодельных горшках проклюнулись новые ростки. Сад растет и развивается и вот-вот даст первые сладкие плоды. Это пока сухие факты, а вот дальше начинаются мои домыслы, и они звучат так — тюремщиков кормят так себе. Да это полностью противоречит всему тому, что я видел в собственной сытной, обильной и вкусной тюремной тарелке. Узников кормили не просто хорошо, а так, как люди на свободе не питаются. Причем пища была той самой воспетой в книгах сельских авторов — деревенская, свежайшая, натуральная, вкуснейшая, когда вольная рыба прямо из реки еще живой попадает на разделочную доску, а затем сразу шлепается на раскаленную сковороду, и даже не узнав за свою жизнь что такое холодильник или многодневное пребывание на витрине супермаркета, оказывается на тарелке, а затем и в желудке. Вкусно! Но наши тюремщики этого были лишены.

— Почему «были»? — умная Милена сразу зацепилась за эту оговорку.

— А почему они перестали являться в щедрую Пальмиру? — ответил я вопросом на вопрос — Тут два варианта — либо проблемы с питанием были, но их наконец исправили, либо же произошло нечто не столь радужное и тюремщики потеряли кое-какие из своих возможностей. Но при этом они продолжают проводить осмотры летающих тюремных камер — так что телепортация у них осталась. Гадать можно долго и у меня в голове уже есть несколько вариантов, причем один из них, я вижу, как самый вероятный.

— Это какой же? — вопрос задал молчавший до этого, но внимательно слушавший Митомир, неспешно хлебающий овощной суп.

— Их лишили возможности спускаться сюда на поверхность — спокойно произнес я — Под этим я подразумеваю не только физический запрет, но и, к примеру, появившийся у них контроль над тем, какие координаты распоясавшиеся тюремщики вбивают в телепортационную аппаратуру. Прыжок в любой из крестов — ладно. А вот прыжок скажем на землю — а там координаты не могут не отличаться хотя бы по высоте — это уже мгновенно приведет к вызову на ковер к начальству. Если у них есть начальники и ковры…

— Начальники есть всегда — мудро заметил старик.

— Это да — хмыкнул я — И да — тюремщики распоясались. Я не знаю как там у них все было организовано, не знаю их внутренних сложностей и правил, не знаю скудости снабжения, но все это попахивает серьезным таким нарушением любых правил и регламентов. Материальная поддержка мелких теплиц, включающая в себя доставку почвы и прочих мелочей. Получение мзды от заключенных — и неважно, что это не деньги, а пара тыкв в неделю. Общение с заключенными — что вообще строго запрещено. Предоставление отбывшим свой срок заключения узникам целого ангара с действующими системами… Тут уже можно приписать много уголовных статей, начиная с ненадлежащего исполнения обязанностей, коррупции и далее по длинному списку. В общем столько всего ими наворочено, что надзиратели запросто могли сменить свою униформу на тюремную робу — будь она у нас. Но повторюсь — это лишь мои домыслы. Но до этого, до того, как их поймали на горячем или, случилось что-то еще… но до этого ответные дары были. Причем такие, что их трудно принять за эти самые дары — добавил я — При желании почву можно подарить так, что недалекий узник еще и зол на дарителя будет.

— Это как?

— Да просто — отозвался я и кивнул на свой сапог — Перед тем как отправиться в камеру я бы мог хорошенько так погрузить обувь в густую грязь, а затем, войдя в крест, сорвать пару яблок, а в ответ вытереть грязные сапоги о край нар сидельца. Дурак бы потом ругался на чертового вороватого тюремщика. А умный собрал бы с кирпичей килограмм плодородной почвы… Но это я утрирую… это ведь крохи.

— Килограмм плодородной почвы — это совсем не крохи, Охотник — возразил Митомир — Особенно там внутри летающего каменного мешка. Дай ты мне этот килограмм — и я бы превратил его в несколько! За такое и десятка яблок не жаль! Эх… каким же дураком я был недальновидном в первые годы своей отсидки. Вроде и старался, вроде и умно все делал, но дай мне кто возможность вернуться в те годы — все бы делал чуть иначе.

— Недавно почти мечтал о том же самом — рассмеялся я, понимающе глядя на выразившего столь странное желание старика.

— С ответными дарами разобрались. А бартерная подпитка пустой системы? Ты пояснишь наконец? Речь ведь о узниках?

— Да. Речь о таких как я, например — грустно улыбнулся я — С чем я попал в крест? С мешком мусора? Без теплой одежды, без полезных вещей в кармане. Без лекарств.

— И пополнить неоткуда. Разве что торговать с другими — но чем?

— Верно. И пополнить неоткуда. Разве что торговать с другими заключенными. Но что ты им предложишь? Колбасу, которую всем выдают бесплатно? Пару пуговиц?

— Пуговицы — ходовой товар. Дешевый, но ходовой — заметил Митомир — А если пуговицы красивые — можно неплохо за них выручить.

Кивнув, я продолжил:

— Поэтому, чисто в порядке бреда, я предположил, что самые умные из тюремщиков могли бы оставлять в совсем уж пустых крестах несколько мелких предметов. В моем, например, случае этого не требовалось — у меня прямо полный набор оказался, включая позднее обнаруженный тайник. Но и до этого было чем владеть — личные вещи покойника, кое-какое тряпье… А если узник попадает в новый пустой крест, то он быстро окажется в роли ничем не владеющий и ничего не имеющей помойной крысы. Хотел бы поторговаться — да нечем. Будь я тем, кто определил узника в такой крест, я бы бросил где-нибудь там в одном углу перочинный нож, а в другом ту самую пару пуговиц или обрывок золотой цепочки. А можно и пачку сигарет уронит — но без спичек, чтобы сразу не скурил.