Ольга Михайлова - Замок искушений

Наконец, после долгих ночных размышлений, Клермон окончательно решился на объяснение, точнее, на разрыв. Он объяснит финансовое положение своей семьи, расскажет, что едва ли в ближайшие годы ему удастся получить кафедру, а вместе с ней — хотя бы минимальную финансовую независимость. Располагая тем, чем сегодня располагает он, и мечтать о браке — безумие. После того, как их отношения будут прекращены, он…

Чёрный морок наплывал на него. Нет-нет. Он единственный сын отца. Жофрейль де Фонтейн тоже надеется на него. Нет, он не застрелится. Просто напьётся. Главное — пережить следующий день. Потом боль будет убывать. Он сможет. За глупость и безволие надо платить.

Эта боль и будет расплатой.

Неожиданно Арман ощутил никогда ранее не испытываемый прилив жалости к себе. За что? За что? Если всё в мире — возмездие, как говорили старинные фолианты, то надо хотя бы понять свою вину — это поможет смириться с карой. Он знал, что грехи отцов падают на детей, но это — грехи плоти. Сын развратного отца родится с врожденными пороками. Сын пьяницы здоров не будет. За что же? Арман де Клермон не знал погибшего деда, но в тот единственный раз, когда он побывал на родовом пепелище, даже чернь говорила о нём с любовью. Дед был добрым католиком и добрым семьянином — это говорила бабка. Может, это кара за тайные грехи? Но Арман не хотел выискивать греха — ни в деде, ни в отце. Хамство это. Но разорение семьи обрекало его род на вымирание. Или — на смешение с той недостойной кровью, что опошлит и унизит его. Впрочем, вздор всё это, опомнился Клермон. Жениться можно и на белошвейке, — просто Арман не мог жениться на той, что волновала его душу и плоть, на той, в ком воплотилась его любовь. Это и угнетало, заставляло ныть и жаловаться на судьбу.

Но довольно. Понимать причины Промысла Божьего дано лишь избранным. Да и что за беда — окончание рода? Бог создаст другие роды, и в роды и роды продолжится жизнь. Арман поднялся. Пора. Он должен. Если оттягивать и дальше, это станет невыносимым. Клермон спустился по ступеням парадной лестницы, усилием воли заставляя себя двигаться быстро, — пока не иссякла решимость. Дверь комнаты Элоди была закрыта. Арман осторожно постучал, но никто не ответил. Он сбежал на первый этаж, вышел через арочный пролёт на прилегающую лужайку — но и там её не было. Может, у запруды? Но там были только мадемуазель Сюзанн с Лоретт и Рэнэ де Файоль.

Арман вернулся в замок. Может, она в картинной галерее наверху? Но и там никого не было. На винтовой лестнице ему встретились Дювернуа с Этьенном, они шли из Рокайльного Зала. Клермон не хотел спрашивать у них об Элоди, и просто решил пройтись по гостиным и залам второго этажа. Он уже прошёл в арку входа, пропустив вперед Этьенна и Огюстена, когда в глубине коридора раздался горестный женский вскрик.

Все трое мужчин переглянулись, и поспешили вперед.

Здесь была лишь комната Габриэль, и Дювернуа испугался. Накануне, ближе к полуночи, он, как обычно, пробрался к своей малютке, правда, они снова несколько повздорили, но всё-таки закончили ссору под одеялом. Огюстен оставил её на рассвете, утомлённую любовными шалостями. Что могло случиться?

На пороге комнаты, пошатываясь, стояла Элоди, лицо её напоминало маску античной трагедии. Обруч, поддерживающий волосы, сбился, тёмные локоны растрепались по плечам, рукав платья упал с плеча, но она не заметила этого. Было видно, что она пытается овладеть собой, но в глазах застыло безумие. Арман кинулся к ней, Дювернуа протиснулся в глубину спальни, а Этьенн убедившись, что Клермон не даст мадемуазель Элоди упасть, решил узнать, что вызвало в ней такое волнение.

Огюстен в ужасе застыл посреди комнаты, и Этьенн не мог бы обвинить его в излишней чувствительности.

На постели, взбитой и словно переворошённой, лежало тело. Но об этом говорили только очертания. Оно было словно опалено дыханием бездны, кожные покровы кое-где были просто обуглены, в оскале черепа, потемневшего и обожжённого, застыло выражение ужаса. Странно живыми и потому особенно страшными были глаза, вылезшие из орбит.

В комнате появился Арман Клермон, неся полубесчувственную Элоди. Он, опустив её в кресло, повернулся к постели и тоже онемел от увиденного.

Быстрее всех в себя пришёл Этьенн, который, кстати, ни на мгновение не потерял присутствия духа. Случившееся скорее изумило его, чем потрясло. Граф был далеко не робкого десятка, перед непонимаемым останавливался, но оно редко пугало его. Он внимательно оглядел комнату, ночные столики, кресла, раму окна, прикроватный полог. Его глаза скользили по постели, на миг остановились на пальцах трупа, намертво вцепившихся в покрывало. Смутное подозрение появилось тут же. Такое действие могла оказать одна из дьявольских смесей, которыми забавлялась порой его сестрица Сюзанн, рецепты которых он знал и сам, но понять, зачем той потребовалось убивать малышку Габриэль — не мог. Сестрица была особой весьма умной, хотя ум служил, как правило, только её капризам, но это было слишком для самой прихотливой фантазии. Таких причуд Сюзанн себе раньше не позволяла.

Мсье Виларсо де Торан положил выяснить это при первой же возможности, а пока спокойно и властно распоряжался. Граф послал полуобморочного Дювернуа за мсье Гастоном, а потом посоветовал ему подышать свежим воздухом, Армана попросил отнести мадемуазель Элоди к ней в спальню, позвать горничную, затем известить о происшествии остальных, и ждать его после в библиотеке. И Дювернуа, и Клермон подчинились безропотно.

Сам Этьенн Виларсо де Торан, оставшись один, ещё раз внимательно осмотрел кровать, почти вплотную подойдя к телу, чего не хотел делать, пока в спальне были посторонние. Убрал простыню. Наклонился ниже, внимательно рассматривая тело. Перевернул труп, потом положил его обратно. Принюхался. Нет, не померещилось.

Над кроватью стоял запах болотной гнили и серы.

Глава 17. В которой гости его светлости, каждый на свой лад, высказывают свои предположения об убийстве малютки Габриэль

Этьенн решил вначале выяснить первый из возникших вопросов, подумав, что второе его подозрение не настолько и значимо при подтверждении первого. Он встретил на пороге мсье Гастона Бюрро, рассказал о страшной находке, попросил известить его светлость. После тихо проследовал вниз, где встретил Лоретт, де Файоля, Клермона, Дювернуа и Сюзанн. Здесь же была и Элоди, из чего Этьенн понял, что она уже пришла в себя и не пожелала остаться в спальне, и сейчас, сидя рядом с потрясённой Лоретт, слабым голосом рассказывала ей о случившемся. Арман то и дело бросал на неё обеспокоенные взгляды. Дювернуа сидел в стороне от всех и казался больным, его въявь лихорадило. На Рэнэ де Файоля сообщение впечатления не произвело. Было заметно, что он либо не осознал того, что произошло, либо не понял, что ему сказали. Впрочем, он не видел трупа. Этьенн впился глазами в сестру. На лице Сюзанн было некоторое недоумение, — и не больше, но Этьенну был известен артистизм сестрицы.