Андрей Рубанов - Хлорофилия

Профессиональный негодяй вернулся довольно быстро. Приблизился к машине, сделал мгновенный, почти незаметный знак. Герц торопливо выскочил, подбежал.

– Пойдем, – велел Муса. – Только не суетись. Зачем суетишься?

– Извините. – Савелий перешел на шаг.

– Извиняться тоже не надо. Зачем извиняешься? Ты ничего не сделал.

Савелий не нашел, что ответить.

– Всегда, – произнес Муса, глядя в сторону, – веди себя так, будто ты ничего не сделал. Даже если ты пять минут назад кого-то убил – веди себя так, будто ничего не сделал.

– Понял, – деловито кивнул Герц.

Андроид, охраняющий вход, не удостоил их вниманием. Войдя, они оказались в ярко освещенном лобби, где из-за хромированно-никелированной стойки им улыбнулись две девушки, похожие на стюардесс.

– Нам в седьмой кабинет, – вежливо сказал Муса.

Одна из девушек мило предложила:

– Я вас провожу.

Пожилой злодей отечески улыбнулся.

Издалека донесся чей-то вопль. Савелий вздрогнул.

– Сегодня много пьяных, – тут же объяснила девушка.

«Еще бы, – подумал Герц. – Не я один такой умный».

За четверть века журналистской практики он множество раз бывал в правоохранительных учреждениях. Год от года они становились все чище и пахли все лучше. Стало ли меньше преступников? Этого Савелий не знал. Этого никто не знал, даже сами преступники. Официально столица России была провозглашена абсолютно безопасным городом. Однако официальные заявления никогда не отменяли здесь бурной и сложной неофициальной жизни. И чем старше становился Герц, чем больше опыта он накапливал, тем чаще убеждался в том, что Москва – самое неофициальное место на земле.

Преступность мутировала. Кражи ради куска хлеба остались в прошлом, на смену им пришли изощренные махинации. Мальчиков и девочек, склонных к обману и насилию, брали под контроль еще в материнских утробах – но обмана и насилия это не отменило. Победа над бедностью не гарантировала победы над жадностью, завистью и тягой к разрушению.

В седьмом кабинете из-за стола поднялся мрачный малый с сержантскими нашивками и мускулатурой пляжного спасателя. Не глядя на Герца, он коротко кивнул Мусе, вышел и закрыл за собой дверь. Многозначительно зашипев, сработал пневматический замок. «Звуконепроницаемая, – догадался Савелий. – Почти такая же стоит в моей спальне. Бережет покой Варвары. Настоящее китайское качество. Только эта милицейская дверь – в десять раз серьезнее».

– Присядь, – небрежно рекомендовал Муса. – Имей в виду, у нас будет три минуты, не больше.

Герц сел на металлический стул и огляделся.

– Тут они допрашивают, – пояснил Муса. – Эта комната – один большой детектор лжи. В стенах, в потолке, в полу – датчики. Измеряют колебания температуры тела арестованного. Выделение пота. Сужение и расширение зрачков. Анализируют химический состав паров дыхания… В такой комнате трудно соврать.

– Но можно, – сказал Герц почему-то с надеждой.

– Можно, – ровным голосом ответил старый негодяй. – Только зачем? Кто ничего не сделал, тому врать незачем. Кому не в чем сознаваться, тот никогда не сознается.

Савелий кивнул и сделал вид, что понял. Пауза затягивалась. Он кашлянул.

– Я все-таки… Насчет Михаила Евграфовича…

– Замолчи, – раздраженно приказал Муса. – Я тебе говорил: про него у меня не спрашивай. А ты опять спрашиваешь. Зачем?

– Извините.

Пожилой маргинал тяжело вздохнул:

– Опять извиняешься. С тобой тяжело. Ты не понимаешь с первого раза. Вроде бы взрослый человек, начальник журнала… Ты своим людям тоже по два раза повторяешь?

– Бывает, и по десять.

Дверной замок опять зашипел. Савелий вскочил. В проеме появилась знакомая долговязая фигура. Следом за Годуновым вдвинулся сержант: кинул взгляд на Мусу, показал пальцем на запястье. Муса кивнул. Герц обнял Годунова. Гений литературы провел в кутузке всего несколько часов, но уже выглядел осунувшимся и похудевшим. А может, причина не в кутузке, а в том, что хронический пьяница не выпил своей обеденной дозы. Так или иначе, Савелий едва не заплакал, ткнувшись носом в твердую колючую щеку гения.

Сержант бесшумно вышел.

– Говорите свободно, – сказал Муса. – Только быстро. Если у вас какие-то секреты, я отойду в сторонку.

– Папаша! – вскричал Годунов. – Какие секреты? Я так рад! Тут исключительно забавно! Я в ментовке двадцать лет не был!

– Гарри, – позвал Савелий. – Гарри! Успокойся. Что ты наделал?

Гений посуровел:

– Задай этот вопрос Пружинову. Это он настучал.

– Я догадался, – сказал Савелий. – А ты зачем влез?

– Ты бы тоже влез, – ответил Годунов, блестя глазами. – Они бы посадили мальчишку. Они бы сломали ему жизнь.

Герц перевел взгляд на Мусу – тот сидел, подперев кулаком скулу. Возможно, даже дремал.

– Они посадят либо мальчишку, либо тебя.

– Мальчишка уже ушел. – Годунов ухмыльнулся. – Два часа назад. А я подписал протокол. То-се, капсулы мои, давно храню, где взял – не помню; пьяный был…

– Дурак. Они проверят вас обоих. Сделают анализ крови. И твоей, и Филиппка. А ты давно не жрешь траву.

– Уже сожрал, – деловито объявил Годунов. – Купил у соседа по камере. Обменял на сигареты. Третья возгонка. Гадость страшная.

Савелий вспотел.

– Черт. А я не сообразил. Я тебе даже сигарет не привез…

Гений сделал небрежный аристократический жест:

– Забудь. А Филиппок не пропадет. Я ему адресочек шепнул – там надежные люди, за сутки ему кровь почистят, специальной химией… В общем, он парень неглупый, отвертится.

– А ты?

– А я посижу.

– Ты сумасшедший, Годунов.

– Есть немного, – прогудел Годунов. – Я ведь, Савелий, книжки сочиняю. Иногда, раз в год, доходит даже до того, что меня называют писателем. А книжки, брат, пишутся не в кабинетах. Вернее, в кабинетах они тоже пишутся, но самые лучшие книжки пишутся вот в таких местах… – Он обвел руками комнату. – В тюрьмах, в окопах, в канавах. В грязных шалманах. На кабацких салфетках. Мое место – тут. Не волнуйся, я быстро вернусь. Мне много не дадут. Лет пять от силы. Заодно протрезвею. Кое-что обдумаю. Семьи у меня нет, мама умерла, плакать по мне некому, так что…

– Есть, – возразил Герц. – Есть кому плакать.

Годунов улыбнулся:

– Передай тому, кто по мне плачет, чтоб не плакал. Плакать не надо. Надо смеяться. Это единственный способ выжить. Понял меня?

Герц покачал головой.

– Папаша! – воскликнул Годунов. Муса открыл глаза. – Сержанта нельзя подводить. Он нормальный мужик. Иди, зови его.

Муса встал.

– Гарри, – пробормотал Герц. – Ты… держись, ладно?

Годунов принял бравый вид.

– Сам держись.

– И не жри траву, – прошептал Савелий. – Особенно очищенную. А то… Не успеешь сообразить, как превратишься… Будешь думать только про свет прозрачный…