Заповедная долина - Александр Николаевич Скуридин
– Нет никакого конца, Норбу! – воскликнул учитель и тихо добавил: – Есть только иное существование, и оно бесконечно.
Было ещё темно. Монастырь только оживал, в окнах зданий загорелись первые робкие огоньки. Правда, территория Гандена совсем не освещалась.
«Русские ламы» уверенно миновали проулок, где имелось несколько куч строительного мусора, пока не вывезенного из монастыря. Затем оба ринпоче вошли в небольшое помещение.
Здесь их встретил пожилой монах, усилиями которого были заранее зажжены свечи. Кадильница в углу храма источала аромат благовоний. В алтарной части в отблесках светильников на постаменте покоилась скульптура Лежащего Будды, изготовленная из золота. Просветлённый отдыхал на правом боку, подложив под голову руку. Глаза Будды были закрыты, а мысли устремлены в Вечность. Во всяком случае, такой показалась Норбу обстановка в этом храме.
Служитель-монах вышел, оставив «русских лам» наедине со святыней, сбережённой монахами от китайского разграбления обители.
Учитель и ученик сели прямо на пол, скрестив ноги. Они глядели на Будду, повторяя в тишине храма мантру: «Ом мани падме хум!»[43].
Монотонное, долгое проговаривание мантры сделало своё дело. Норбу показалось, что глаза скульптуры открылись, между золотым Лежащим Буддой и Гьялценом-ринпоче установилась незримая, внутренняя связь. Просветлённый как бы предлагал Гьялцену-ринпоче последовать за ним в Вечность…
Когда младший «русский лама» пришёл в себя, в храме возле учителя, сидящего в позе лотоса, стоял лекарь монастыря. Главный медик убрал руку с сонной артерии Гьялцена-ринпоче и буднично произнёс:
– Всё. Белый Лама Белой Шамбалы ушёл от нас.
И только сейчас Норбу заметил, что здесь, в храме Лежащего Будды, присутствуют настоятель монастыря и члены Совета Гандена.
Далее всё для Норбу происходило словно в тумане. Отрешённым взором он видел, как Гьялцена-ринпоче опустили на пол. С бездыханного тела сняли монашеское одеяние, завернув затем в белое – символ тихой печали и упокоения. После этого уважаемые ламы в ранге геше[44] подняли тело Белого Ламы на плечи и вынесли ногами вперёд из храма. Проход по территории освещался факелами, специально приготовленными для этого случая.
Пройдя метров двести, процессия, к которой присоединились все монахи и послушники, остановилась у постамента, выполненного из поленьев, сложенных плотно друг к другу. На погребальное покрывало, венчающее этот постамент, опустили тело «русского ламы».
Специально назначенный настоятелем лама поднёс зажжённый факел к низу постамента, где имелась выемка с сухим хворостом и древесной корой для розжига.
Монахи запели ту самую мантру, во время которой Гьялцен-ринпоче ушёл из жизни. Они стояли вокруг огромного погребального костра, сложив руки в жест гассен. Они не подсказывали ушедшему выход из бардо[45], как требовалось по канонам тибетской Книги мёртвых.
Все собравшиеся прекрасно понимали, что Белый Лама и сам легко найдёт дорогу в небесную обитель Будды.
Но, как ни силился Норбу увидеть гуру, он так и не смог это сделать. А сам Гьялцен-ринпоче зримо не проявлялся. Как понял ученик, учитель не хотел, чтобы живой «русский лама» до конца присутствовал при погребальном обряде. Чего же он хотел?..
Это выяснилось очень скоро. К Норбу подошёл настоятель и тихо, но властно произнёс:
– Тебе, Норбу, велено срочно уехать.
– Как это?
– Очень просто. Через пятнадцать минут в Лхасу поедет наш грузовичок за продуктами. Тебе необходимо успеть сесть в него.
Норбу не стал больше ничего уточнять. Он бросил взгляд на разгорающееся в сумерках пламя, повернулся и стремительно прошёл в здание, где проживал с гуру последнее время. В своей келье «русский лама» взял из тумбочки паспорт, закинул на плечо сумку с нехитрыми пожитками и зашагал в сторону хозяйственного блока.
Через пять минут грузовичок «Рено» катил Норбу-ринпоче в Лхасу. Водитель ничего не говорил во время поездки, хорошо понимая внутреннее состояние пассажира.
Глава 29
В жизни Марии произошла кардинальная перемена: девушка обрела семью!
Теперь Гвен, отец амазонки, не убегал на борт звездолёта, а был по настоянию дочери «прописан» в родном для него доме. На «Небесный Чертог» командир уходил как на работу, распределяя биороботам задания по восстановлению тех или иных систем космического корабля. Вечером Гвен возвращался!
О!.. Это были незабываемые вечера!
Вся «семья» в сборе. Во главе стола восседает отец, слева от него, «ближе к сердцу», горячо любимая дочь. Справа – один из дежурных «по хозяйству» биороботов. Правда, серые не питались как люди, но присутствие такого «парня» придавало не только колорит вечеру, но и многочисленность «семье», в которую также входила виртуальная Малышка. Искусственный интеллект не только включал способствующую людскому аппетиту лёгкую, ненавязчивую музыку – Малышка, «восседавшая» напротив Гвена, умело поддерживала светский тон вечерних задушевных бесед. Она хорошо знала маму Марии и поведала дочери Людмилы немало фактов из жизни старшей амазонки.
Завтраки были не такими насыщенными событиями и откровениями, но и они впечатляли Марию, давно лишённую настоящего задушевного общения. Ну да!.. Ранее Гвен был несколько отстранён от неё, всегда выступая в роли командира «Небесного Чертога», не более. Малышка тоже казалась сдержанной в общении с девушкой, серые и вовсе отвечали лишь на конкретные вопросы, причём весьма кратко, точно, по сути – односложно. Мария больше пользы и тепла получала от посещения лосиной фермы, общаясь с Вестой и Яшкой. А вот теперь – идиллия!
На завтрак «номер два» подал зразы, испечённые из топинамбура, обильно приправленные зеленью петрушки, укропа и кинзы. Зелень выращивалась в теплице, топинамбур, или, как его повсеместно называют – земляная груша, рос сам по себе, как настоящий сорняк, численность и площадь захвата территории которого контролировались «сельскохозяйственным» биороботом.
Тему беседы задала Малышка.
– Маша, ты знаешь, что хлеб, который вы с командиром едите, изготовлен из пшеницы, завезённой сюда, на Землю, одной из первых экспедиций дарийцев на Мидгард?
– Нет, Малышка, – произнесла амазонка и взглянула на отца.
Гвен подтвердил слова искусственного интеллекта. В той самой экспедиции корусийца не было. Но вот во время тех прилётов на Мидгард, когда создавались Адам и Ева – прародители человечества, отец Марии, оказывается, участвовал в процессе!
– Папа, ты расскажешь об этом? – попросила Мария.
– Как-нибудь… – пообещал отец, допивая брусничный морс.
Он вышел из-за стола и направился к двери. Командир «Небесного Чертога» был привередлив в отношении дисциплины и к самому себе.
Гвен взялся за ручку двери, но остановился и произнёс:
– Ты, Машуля, сама увидишь этих самых первых людей Эдема.
– Когда?
– Вот выйдешь замуж…
И, не слушая протестных слов дочери,
