Мадонна Фьора, или Медальон кардинала делла Ровере (СИ) - Кальк Салма

Элоиза бросила беглый взгляд. Да, четким почерком на плотной бумаге было написано «Себастьяно Савелли ди Черенция ди Монтеспинелло ди Малапецца деи Марни». Вот, значит, как.

Тем временем он разорвал конверт и достал лист бумаги, исписанный тем же самым четким почерком с двух сторон. Стал читать, и по мере чтения ощутимо мрачнел. Дочитал до конца. Поднял голову, оглядел их всех — Лодовико, Карло, монаха, который к тому моменту успел уже прийти, разместиться в кресле и взять бокал, и напоследок её, Элоизу. Потом протянул лист Лодовико.

— На, посмотри, что пишет этот… — он явно хотел добавить, кто именно, но подумал и не стал ничего добавлять.

Лодовико молча взял лист, так же молча прочитал.

— Ты же сейчас никуда не пойдешь, правда? — он посмотрел на Марни внимательно и пристально.

— Я… я не знаю, в самом деле, — сказал тот очень тихо, почти беззвучно.

— Эй, что было, то было, и всё, — Лодовико хотел было порвать лист, но Себастьен выхватил его и принялся читать снова. — Да хватит уже, ничего нового ты там не прочитаешь!

— Не лезь, хорошо? — отмахнулся тот тихим и каким-то нехорошим голосом, а потом как стукнет кулаком по столу, что на нем подпрыгнула одинокая пустая тарелка, невесть откуда взявшаяся.

— Господа, что происходит? — Элоиза попыталась заглянуть в глаза одному и второму, но они ее как будто не замечали вовсе.

А потом Себастьен встал и пулей вылетел за дверь.

Карло опрометью бросился за ним. Лодовико ругнулся под нос, посмотрел на отца Варфоломея.

— Иди, сын мой, останавливай непотребство, — видимо, в том, что непотребство произойдет, монах не сомневался.

— Дон Лодовико!

Он оглянулся уже от дверей, очень недовольно.

— Что такое?

— Вы сможете привести его обратно?

— Постараюсь, — буркнул тот.

— Скажите ему, что я его здесь очень жду.

— Ладно, — Лодовико исчез.

— И… часто с ним так? — нерешительно спросила она у Варфоломея.

— Меня лично Господь миловал, и раньше видеть не доводилось, но рассказы слышал, конечно. Где эта подметная бумажка, которую он читал?

Элоиза огляделась, но письма не нашла.

— Наверное, или сам утащил, или Лодовико.

— Хоть бы кто догадался сжечь, что ли, негоже такое с собой таскать. Ладно, ждите его, я думаю, Лодовико и остальные справятся. Сил вам и терпения. А я возьму книгу от нечестивца и почитаю на сон грядущий, — Варфоломей благословил ее, прихватил с собой ящик с книгой, и тоже исчез за дверью.

Элоизе же не оставалось ничего, кроме как сидеть и сверлить взглядом ту самую дверь.

Они появились в тот момент, когда в двери уже было положено просверлиться дыре. Лодовико держал друга за руку, и как-то нехорошо держал. Довел до дивана, посадил рядом с Элоизой. Сам сел на стол и мрачно смотрел на Себастьена. Себастьен же смотрел куда-то… в никуда.

— Лодовико, хоть вы скажите, что происходит, если ваш друг сошел с ума!

— Это его тайны, не мои, — пожал плечами Лодовико. — Но он близок к сумасшествию, вы правильно понимаете.

Элоиза заглянула ему в лицо, он этого даже не заметил. Развернула его к себе.

— Себастьен, что происходит? — он поднял на нее взгляд, но как будто не видел ее. Тогда она сама взяла его ладонями за плечи и ощутимо встряхнула.

Лодовико хрюкнул.

— Сдается мне, вы можете ему даже нос откусить, и он не заметит!

— Я попробую обойтись без этого, — отрезала Элоиза и положила кончики пальцев на его виски, сосредоточилась и стала мысленно звать его сюда, в комнату, к ним.

Она не знала, сколько времени прошло. Она мысленно сказала ему всё, что никогда в жизни не собиралась говорить вслух. Сказала о том, как он перевернул с ног на голову ее жизнь, как ей хорошо с ним, как ей в нём нравится всё, как бы ей хотелось быть с ним нежной и ласковой, но она не умеет, она умеет только просчитать, в том числе реакцию организма, но она может попробовать научиться, она бы хотела…

Когда он глубоко вздохнул, зажмурился, потом открыл глаза и как будто увидел ее наконец, она уже не знала, кричать ей, плакать или ругаться. Руки опустились сами, но тут уже он обнял ее.

— Элоиза, спасибо, — прошептал ей в самое ухо. — Я как-то совсем потерялся…

Дальше было проще, она откуда-то знала, что его нужно держать и не отпускать. Просто держать. И она держала. Руки снова обхватили его.

— Себастьен, что было в том письме? Расскажите. Я должна знать, чему невольно способствовала.

— Да уж, вам, конечно, необходимо знать всю эту грязь, — горько усмехнулся он.

— На самом деле это вам необходимо с кем-то это обсудить, понятно? Не спорьте, вы сейчас дальше собственного носа ничего не видите. Даже не видите, что все ушли, только Лодовико вон сидит, но он, как я понимаю, в курсе проблемы. Или вы думаете, что я не встречалась в жизни с грязью?

— Но ваша семья во всех отношениях нормальная!

— Себастьен, у меня много родственников, и я могу представить очень разные семейные проблемы, поверьте, — она подумала, что хватит уже церемоний, сбросила туфли, забралась на диван поглубже сама и подтащила его к себе. — Так, если вам комфортнее в обуви, то я не возражаю, но, по-моему, она лишняя. Забирайтесь ко мне и рассказывайте. Я знаю, вы отличный рассказчик.

— Не могу устоять перед таким недвусмысленно высказанным предложением, — улыбнулся он, тоже забрался на диван с ногами и обнял её. — Ладно, раз уж вы говорите, что нужно выговориться… Письмо это вам читать не нужно, а если коротко — известный вам господин, который любезно подарил книгу и сам напился какой-то своей гадости, в этом письме изволил сообщить, что в свое время организовал гибель моего отца и старшего брата. Они узнали о его связи с нашей матерью и решили мстить, но он успел первым. И еще он сообщил, что моя сестра — на самом деле его дочь, а вовсе не нашего отца, поэтому ее и зовут Анджелина-Корнелия. Он что, думал, что я отравлюсь и не пойду его убивать после такого письма? Его счастье, что он, похоже, сам себя убил.

— Что это? — Элоиза удивленно смотрела на ягоды клубники вперемешку со взбитыми сливками.

— Мне помнится, ночью что-то говорилось про клубнику со сливками. В качестве лекарства от всех болезней, кажется.

— Ага, душевных, — хмыкнула Элоиза.

— Но эти крокодилы положили только одну ложку. Поскольку они прячутся, и я не знаю, кто ставит все эти изыски под дверь, то предъявить претензию некому. И нам придется есть по очереди. Вы первая.

— Благодарю вас, — кивнула она и взяла ложку с длинным изящным черенком.

Клубнику съели, сон немного разогнали.

— Скажите, а куда делось то чертово письмо? — вдруг спросил Себастьен.

— Как, вы не помните? — рассмеялась она. — Мы сожгли его на свечке, вон на той, — она кивнула на приклеенную прямо к столу свечку, очень похожую на церковную, — а пепел развеяли, стоя снаружи на карнизе вон там, — кивнула на окно. — Так что где-то внизу на клумбе, я полагаю. И я полагаю, это не тот предмет, который стоит трогательно сохранять в семейном архиве.

— Там цветы не вымрут от такого удобрения? — рассмеялся он.

— Не думаю, — пожала плечами она.

— А камеру кто сломал?

На самом деле, камера, еще вчера мирно висевшая на потолке, была раскручена на составляющие и лежала на столе.

— Кажется, Лодовико. Он говорил — нечего охране на посту смотреть кино про то, как мы с вами с ума сходим.

— А мы сходили с ума? Я, видимо, да, потому что всю ночь обнимал лучшую женщину этого мира и даже не поцеловал ни разу, не говоря о большем.

— Тогда целуйте, и я пошла.

— Куда? — нахмурился он.

— Спать, — пожала она плечами. — В нормальную постель.

— Пойдемте, — с готовностью поддержал он. — Ко мне. Душ, постель, ну и что еще вам захочется.

— Мне хочется, чтобы с вами все было хорошо. А для этого вам нужно еще несколько часов поспать. Поспать, понимаете, а не что-то там еще, — она подняла руку и погладила его по щеке, прямо, как ночью. — Душ и постель. А потом уже всё остальное.