Тимофей Печёрин - Мышеловка

Мне бы, столь своевременно почувствовав неладное, сразу развернуться и уйти — из жилого корпуса, из города, и вообще, с этой незаконопослушной планеты. Зачем рисковать, зачем лезть на рожон? Да затем, что тот, кто не рискует, тот… сами понимаете.

А еще я подумал так. Лично мне-то чего бояться? Ну обчистили квартирку Германа, так это, в конце концов, его проблемы. Грабители, правда, могут быть еще внутри, но такой вариант представлялся мне маловероятным. Так что, взвесив все «за» и «против» и найдя последние достойными пренебрежения, я смело шагнул в открывшийся проем.

Быстро выяснилось, что никто Германа Ли не грабил. Видимо, у него нечего было взять. Затем я узнал, что проблем у Германа нет — вообще. Уже нет и быть не может.

Мой информатор валялся на полу в гостиной, переоборудованной под рабочий кабинет. Свежий труп с дыркой в беспокойной голове. И, стоя рядом с этим трупом, глядя на него, я понимал, что удивляться тут нечему. Скажу даже больше — такая развязка для Германа была вполне закономерной, учитывая род его деятельности.

Ну, почему мы всегда крепки задним умом? Почему в тот момент я смог осмыслить уже случившееся, а о том, что теряю время и, соответственно, последние шансы покинуть Нэфус без проблем — даже не задумывался? Вместо этого, холодея от волнения и неожиданной догадки, я полез к компьютеру Германа.

Догадка подтвердилась. Включить можно, а вот воспользоваться — ни-ни. Даже загрузка остановилась на полпути. Как у любого компьютера с пустой постоянной памятью.

Хотелось взвыть от досады, да меня опередили. Тишину почти пустой квартиры разорвало несколько грубых голосов.

— Стоять! Ни с места! Полиция! — прозвучали они, на разный лад сообщая мне одну и ту же информацию. Что я попался, что меня застигли на месте якобы моего преступления, что мне вряд ли теперь отвертеться.

Или, что дело дрянь. Мое дело, если кто не понял.

Все-таки, ни одно благое дело не обходится без отрицательных последствий. Даже деятельность МКЭК, которой мы обязаны своими нынешними достижениями. Потому как именно Комитет-благодетель привел нас к такому забавному парадоксу. В наши дни плевок в неположенном месте или срубленное «не там» дерево считается более тяжким преступлением, чем даже убийство человека. Кражи-грабежи и вовсе могли отдыхать. И ничего странного тут по большому счету нет. Ибо, сосредоточив силы на спасении окружающей среды, нашего общего дома под названием «планета Земля» и биологического вида Homo Sapiens, мы, то есть, человечество, обесценили жизнь отдельного индивида. От принципа самоценности любой человеческой жизни мы перешли к делению людей на тех, кто нужен и кто не нужен. Причем подавляющее большинство оказалось в последней категории.

Де-юре это деление уже не действует, что не мешает ему проявляться повсюду — в уголовном законодательстве, решениях, принимаемых государственными органами, поведении простых людей. Убитый человек — это с наибольшей вероятностью, ненужный человек, чего о нем переживать? Про собственность отдельного человека и говорить нечего. Просто способ проедания ресурсов планеты — даром, что уж давно не единственной. И преступность — непобедимая, не поддающаяся перевоспитанию… Кто знает, может, она стала одним из следствий переоценки ценностей в период работы МКЭК.

Впрочем, сие обстоятельство мне в некоторой степени на руку. Вряд ли, даже при пессимистическом варианте мне грозит что-то страшное. Скорее всего, отделаюсь несколькими годами перевоспитания на этой негостеприимной планете.

Я это понимал. И полицейские Нэфуса это понимали. Но последним это понимание не мешало играть свою роль до конца и с каким-то нездоровым служебным рвением.

Спектакль под тафтологичным названием «поимка преступника на месте преступления» начался еще там, в квартире Германа Ли, когда я, застигнутый в одной комнате со свежим трупом, пытающийся влезть в хозяйский компьютер, оказался под дулами сразу нескольких лазерных излучателей.

— Стоять! Ни с места! Полиция!

Я понимаю, взять преступника «тепленьким» для полицейских такая же редкая удача, как для журналиста вроде меня — уломать на внеплановое интервью кого-нибудь из высокопоставленных чиновников. Отсюда и такой энтузиазм.

— Орудие преступления?…

Пара прибывших на захват криминалистов бросилась на поиски хоть какого-нибудь оружия в квартире. Будучи найденным, оно немедленно попадет в категорию «орудие преступления». Еще один криминалист провел небольшим приборчиком по моим рукам, видимо, снимая отпечатки пальцев. Затем он с этим же приборчиком принялся ходить по квартире, подводя его, то к стенам, то к мебели.

— Все сходится, — вещал тем временем, ни к кому конкретно не обращаясь, полицейский, руководивший задержанием, — и время, и дата, и адрес. И даже то, что убийца — рыжий. Трудно спутать.

Предпоследняя фраза, будучи произнесенной сугубо нейтральным тоном, все же воспринялась мной как оскорбление. Ну откуда, скажите на милость, такое отношение к людям с рыжими волосами? То пренебрежение, то подозрительность, то вульгарная издевка. Предрассудок хуже расизма или национальной розни, хотя бы потому, что эти патологии давно ушли в прошлое — вместе с расами и национальностями. Кстати, сам полицейский был смуглым, лысеющим, с темно-коричневыми бакенбардами и слегка раскосыми глазами. То есть, не далеко отстоящим от нормы.

— Ну что, — обратился он ко мне с лукавой улыбкой, — будем признаваться, или?…

Я помотал головой.

— Орудие преступления не найдено, — сообщил тем временем один из криминалистов, — установлено, однако, что убийство совершено при помощи…

— Выкинул! — рявкнул, заглушая негромкий голос криминалиста, полицейский, руководивший задержанием, и довольно сильно хлопнул меня по плечу, — признай, рыжий, ты его выкинул!

— Куда? — спросил я отстраненно и вздохнул. Глупость несусветная, ибо стандартные жилые корпуса, во-первых, герметичны, а во-вторых, никаких укромных мест в них попросту не предусмотрено. Излишество, да будет вам известно.

Впрочем, вряд ли полицейский был настолько глуп, чтобы не знать этого. И этими своими возгласами он вовсе не пытался сформулировать какую-то правдоподобную гипотезу. Он хотел другого — вывести меня из состояния равновесия, напугать и, тем самым, лишить воли. Превратить в удобный материал для обработки.

— Ты учти, рыжий, — тон полицейского из громогласного стал вкрадчивым, а улыбка бесследно улетучилась, — жизнь — штука тяжелая. И опасная. Особенно у нас, на Нэфусе…

Видал я таких философов. С барной стойкой вместо трибуны.