Михаил Харитонов - Тарантелла

Ватсон склонил голову в знак согласия.

— Теперь о причинах заболевания. Помните, как этот негодяй, пытаясь очернить отца девушки, описывал сцену, когда Кросс кричал, что у него нет дочери и требовал выгнать гулящую девку? Я склонен предположить, что это происходило на самом деле, но не имело никакого отношения к провалам в памяти. Семейный позор — вот что приходит на ум. Скорее всего, Анна не была хрупким цветком добродетели. Её обуревали низкие страсти, она ходила по краю бездны, и как знать? — может быть, ей уже случалось падать столь низко, что… — Холмс утёр выступившую на лбу испарину рукавом халата. — Как бы то ни было, в один далеко не прекрасный день ей понадобились услуги Струццо. Скорее всего, речь шла об аборте.

— Аборте от кого? — спросил Ватсон.

— Сейчас это неважно, кто это был. Так или иначе, итальянец пообещал всё сделать без шума. Отец, скорее всего, предпочитал делать вид, что он ничего не знает о новом падении дочери. В частности, это объясняет, зачем понадобилась дешёвая гостиница. Доктор Струццо и был тем самым «мистером Мерри». Но их ждала не ночь любви, а ужасная, кровавая операция, по сути убийство. И я не сочувствую — слышите, Ватсон? — да, не сочувствую этой молодой потаскушке, которая ради сохранения репутации — уже изрядно подмоченной — согласилась убить во чреве младенца, пусть даже зачатого в низком разврате…

— Но почему тогда никто не слышал криков? — нашёл Ватсон новый аргумент.

— Элементарно, Ватсон. Доктор усыпил несчастную хлороформом, чтобы она не чувствовала боли. Что произошло дальше, сказать трудно. Скорее всего, во время операции доктор допустил какую-то ошибку и убил свою пациентку. Так или иначе, оставлять труп с явными следами абортивного вмешательства было нельзя — я уверен, что доктора и без того подозревают… И этому мерзавцу пришло в голову замаскировать своё преступление ещё более чудовищным преступлением! Как известно, лист следует прятать среди других листьев, книгу среди других книг, а злодеяние — среди других злодейств. Он изуродовал труп, особенно потрудившись над нижней частью тела, превратив её в кровавую кашу и тем самым уничтожив все следы беременности и аборта. Всё это можно было выдать за преступление маньяка, какого-нибудь нового Джека Потрошителя. Но каков негодяй! С каким изумительным хладнокровием он расписывал нам подробности своего преступления! Впрочем, в одном месте его всё-таки занесло. Помните этот сюжет с эскизом мёртвой женщины, древнеримской мученицы? Он сказал: «там были подробности, которые мог знать только тот, кто видел Анну обнажённой». Но каким образом врач, лечащий нервные заболевания, мог видеть несчастную девушку обнажённой? Хирург — другое дело: ему показывают даже то, что не всегда показывают любовнику. Он выдал себя, Ватсон!

— Простите, Холмс, — осторожно заметил Ватсон, — ваша версия очень правдоподобна, но что вы скажете о словах несчастного отца — «Анна, наверное, вас уже заждалась»? Если это не ложь, то они доказывают, что бедняга и в самом деле страдает провалами в памяти. А это, увы, означает, что его пока нельзя списывать со счетов как возможного участника преступления — или даже преступника…

— Именно эти слова и убедили меня в моей правоте, — сказал Холмс. — Отец знал, что дочери предстоит аборт, хотя и делал вид, что не знает этого. Он понимал, что доктор Струццо — виновник её гибели. И он сказал ему: «Анна вас уже заждалась» — там, где она сейчас пребывает, то есть по ту сторону земного бытия. Это был не провал в памяти, это была угроза! И, видимо, доктор воспринял её всерьёз. Иначе бы он не пришёл ко мне.

— Но чего он добивается? — спросил Ватсон.

— Очевидно, того, чтобы отца несчастной признали убийцей и безумцем. Проще, конечно, второе. Благо, для этого всего-то и нужно, что два врача. Кстати, вы, Ватсон — подходящая кандидатура для его дьявольского плана. Правда, у вас нет соответствующего медицинского образования. Зато есть репутация, а английское правосудие в таких случаях проявляет исключительную гибкость… И, конечно, мой авторитет этот мерзавец тоже попытается использовать в своих целях… Я сегодня же свяжусь со Скотланд-Ярдом.

— Лучше напишите письмо, как обычно, — посоветовал Ватсон. — Я, наверное, захвачу его с собой: мне всё равно проходить мимо почты.

— Очень любезно с вашей стороны, — пробормотал Холмс, устраиваясь у бюро и доставая из папки лист писчей бумаги. — Кстати, Ватсон, вы не помните, куда я мог подевать новые перья?

— Наверное, вы сочли их местоположение фактом, недостойным вашего внимания, — мстительно сказал Ватсон.

Холмс рассмеялся.

— Дорогой друг, не будем обмениваться булавочными уколами. Перед нами стоит задача: передать преступника в руки правосудия. Помогите мне найти письменные принадлежности — и за дело!

Доктор Ватсон запахнул полы пальто. Ветер, сырой и промозглый, продувал переулок насквозь.

Он миновал знакомую вывеску «Хорька и Ручейника» — недурного паба, где он, бывало, позволял себе пропустить пинту-другую. Ему приходилось слышать о том, что совсем рядом находится какое-то итальянское заведение, но он никогда не придавал этому значения. Будучи истинным британцем, доктор искренне не понимал всеобщего увлечения континентальной кухней.

Найти нужное место оказалось непросто. Ватсон обошёл фасад дома, пока, наконец, не обратил внимание на низкую дверь без вывески, откуда доносился характерный шум. Решительно потянув на себя дверное кольцо, он открыл её и зашёл внутрь.

Обстановка поражала своим убожеством. Свет единственной горелки с грехом пополам освещал крохотный зал, в котором впритык умещались четыре столика. Три из них были заняты какими-то подозрительными субъектами, едящими pasta и галдящими на своём гортанном языке. У жалкого подобия стойки суетилась какая-то подозрительная особа в ярком тряпье — видимо, хозяйка заведения. Откуда-то тянуло подгоревшим оливковым маслом.

Когда Ватсон вошёл, все сразу замолчали.

Он присмотрелся и увидел, наконец, доктора Струццо. Тот сидел за угловым столиком возле единственного окна и сосредоточенно орудовал ножом. Рядом с ним стояла оплетённая бутыль с прозрачной жидкостью.

— А, вот и вы, Ватсон, — безо всякого удивления сказал доктор. — Присаживайтесь. Не желаете ли составить мне компанию? Здесь подают почти терпимое vino secco и съедобную carne di maiale.

Он крикнул что-то по-итальянски в зал. Хозяйка ответила на том же языке. Ватсон обратил внимание, что обстановка изменилась: пожиратели пасты вновь загалдели.

— Я вижу, вас тут хорошо знают, — сказал Ватсон.