Заповедная долина - Александр Николаевич Скуридин
– Несносная девчонка! – доносится голос Кулькатли. – Ты совсем отъехала в сторону от темы нашего разговора.
Дух Шайтан-камня улыбается, понимая состояние молодой амазонки. И он, суровый шаман, когда-то был таким, безудержным в мечтаниях. Впрочем, такова людская природа, которой особенно подвержена женская половина человечества. Мечтать, известно, не вредно, но…
– Я просто задумалась, дедушка.
– Ну да, о князе!.. У нас тут, на Урале, всех этих князьёв днём с огнём не сыщешь. В Гражданскую войну их почти всех вывели, как тараканов, – пробурчал прапрапрапрадедушка.
Он поднял с земли прут и начал чертить… человеческую голову.
– Вот так устроена нормальная башка. – Кулькатли схематично изобразил в «башке» два полушария.
– А ненормальная?..
– Такая, как у тебя и твоего папочки, имеет дополнительную долю. – Пращур пририсовал сверху изображения в профиль ещё одно, совсем небольшое полушарие.
– Выходит, дед, я ненормальная? – подбоченясь, с вызовом спросила Мария.
Кулькатли отбросил прут, почесал пальцами макушку и смущённо ответил:
– Это что, я, старый дурак, такое тебе не подумавши залепил? Ты уж, Машуля, извини меня, наверное, треклятая деменция в голове завелась. Сижу, понимаешь, один как сыч на своём камне…
– Как сыч!.. – засмеялась девушка. – Я хорошо знаю тебя. Ты, дедушка, дух любознательный, неугомонный, любишь носиться по всей округе, иногда и людей пугать.
Кулькатли скромно потупил глаза и откликнулся на последние слова Марии:
– Это я так, не со зла, для порядка больше.
– Знаю-знаю!.. – подхватила амазонка. – Ты у меня очень даже замечательный пращур! – лицо девушки вдруг стало озабоченным, и она продолжила тихо, еле слышно: – Вот только что мне делать с новоявленным «папочкой»? Выходит, он и мама врали мне напропалую!
– В эзотерике, Маша, сие называется белая ложь. Она, заметь, иногда полезна, даваемая во благо.
– Во благо чего?
– Ты, внученька, максималистка, идеалистка в придачу. Книжного князя тебе подавай! А чем «русский лама», бывший разведчик-спецназовец тебе плох?
– Но я его совсем не знаю! – выкрикнула Мария.
Она стояла перед Кулькатли, стройная, с лицом, полным жажды безусловной правды и справедливости. Сойки, сидящие на ели, видимо, не выдержав столь бурных человеческих эмоций, дружно вспорхнули и полетели в сторону Медвежьего ручья от греха подальше. Эта девчонка говорит, что «не принесёт вреда», а сама раскраснелась, как бок снегиря, мало ли что сейчас бурлит в её трёхдольной головушке.
– Ну вот… – пробурчал дух Шайтан-камня. – Уже и таких симпатичных птиц распугала. А насчёт Лёвы Васина… вы с ним не один раз вместе воплощались. Тебе именно он нужен, а не какой-то книжный князь. Болконский… он что, с балкона упал?
Кулькатли тоже встал, слегка ссутулившийся, с покатыми плечами. Прапрапрапрадед напоминал Марии старого жителя одной из деревень округи, стоящий перед ней, пышущей молодостью и здоровьем, в выцветшем камуфляже. Он, дед, что, не может сменить эту униформу на новую?
– Могу, но я к данной потёртой, но удобной одёжке весьма привык. Наука это называет старческий консерватизм. Но это ещё не маразм, к счастью!
Глаза духа засияли, и перед Марией предстал вполне бодрый астральный «человек».
– А насчёт бедолаги Гвена… тебе, Машуля сердце-вещун подскажет, как вести себя с ним.
– Оно, дедушка, уже всё подсказало! – откликнулась девушка.
Со стороны поляны послышался хруст кустов. И вскоре в лесном закутке перед ручьём появился Яшка.
* * *
Разговор Марии с командиром «Небесного Чертога» состоялся в носовой части звездолёта. Гвен проверял работу биороботов, хотя Малышка доложила ему, что серые выполнили поставленные перед ними задачи. Более того, один из биороботов, под номером шесть, наудил в горном ручье хариусов весом в полтора килограмма двести двадцать один грамм весом. Сейчас рыбак жарит улов на кухне «Небесного Чертога».
– Куда мне столько рыбы, лопнуть, что ли? – удивился Гвен.
– Ты, командир, будешь обедать не один, – уклончиво ответил искусственный интеллект.
Гвен ничего не успел сказать. Дверь командирской рубки раскрылась. В носовое помещение звездолёта вошла Мария.
Гвен поднялся ей навстречу. Хотя Кулькатли и обещал «детально и вдумчиво» поговорить с девушкой, никаких сведений об этом от духа Шайтан-камня командир «Небесного Чертога» не получал. И вот появление амазонки, встревоженной и смущённой одновременно.
Командир плюхнулся в своё кресло, жестом руки приглашая Марию сесть рядом. Девушка присела на место второго пилота, продолжая сверлить Гвена огненным взором. И вдруг её прорвало.
– Отец!.. Папа!.. – вскричала она, вскочив на ноги. – Я люблю тебя!
Биоробот украсил куски нежной жареной рыбы листьями петрушки и укропа. Он уже взял в руки блюдо, когда в кухне на пространственном экране появилась Малышка.
– Шестой!.. – сказала она. – Повремени с хариусом! Отцу и дочери есть о чём поговорить наедине в ближайшие минут сорок…
Глава 26
Жизнь в монастыре Ганден шла своим чередом. Молитвы и медитации, практикуемые монахами и послушниками, не давали возможности расслабиться. В Тибете, как в Непале и других, более мелких странах Тибетского нагорья, к смерти относились даже не философски, мол, это вынужденная категория, венец человеческого существования. Здесь, в суровых местах, к «венцу» отношение было обыденным. В отличие от Запада, на Востоке считается, что переход на «небеса» даёт душе возможность отдохнуть, набраться сил для следующего земного воплощения. И если ты переносил все тяготы и невзгоды жизни в физическом теле безропотно, то в следующей инкарнации ты получал определённый «бонус». Он заключался в качественном изменении последующей жизни в лучшую сторону. Здесь даже не хоронили своих мертвецов.
Трупы предавались огню только в исключительных случаях, для особо значимых духовных лиц. Простых смертных при отсутствии свободной земли, на которой мог вырасти скудный урожай, хоронили необычным способом. Трупы расчленялись на мелкие куски, отдельно раздроблялись кости и черепная коробка. Этим занимались специально обученные люди – «могильщики». Потом всё то, что оставалось от человека, поедалось птицами-падальщиками, хищными животными. Плоть человека как бы встраивалась в вечный круговорот жизни…
Поэтому все переживания Норбу, связанные со смертью в далёкой Москве близкого ему человека, были суетны и мелки, к тому же «русский лама» был не только ринпоче, но и тулку, которому грех жаловаться на какую-то отвлекающую от монашеской жизни смерть.
Поэтому Норбу, он же ринпоче и тулку, держался достойно в этом вопросе.
Проводив в «последний путь»
