Исправник - Петр Ингвин
Одних вождей люди себе избирали на определенный срок, другие воцарялись надолго, они правили до смерти, успев пережить несколько поколений тех, кого не допускали к лечебникам.
В одной деревне жили мусульмане. Дивы там назывались джиннами, их родословную вели от Иблиса, который отказался поклониться человеку, сотворенному Всевышним. «Иблис заставил их за истину считать его греховные сужденья, и все они пошли за ним». «Конечно, средь людей бывали и такие, которые убежища искали среди джиннов, но те лишь увеличили безумие таких». В священной книге мусульман, передаваемой из уст в уста, рассказывалось, как на древней Земле джинны повиновались пророку Сулейману (он же царь Соломон) и делали ему все, что он желал.
Мусульмане встретили Сказочника приветливо, они доказывали ему истинность своей веры, а на его попытку привлечь их к борьбе с джиннами ответили отказом:
— Ибо сказано: «Он — Тот, Кто научил Корану, Кто создал человека и научил его разумной речи, Он поставил землю для людей, где плоды, свисающие с ветвей, и зерно с мякиной, и душистые травы. И сотворил Он джиннов из смеси огненной, от дыма освобожденной. Какое же благодеяние Господа вашего отрицаете вы, человек и джинн?»
Оба они — человек и джинн — творения Милостивого, оба могут нести добро или творить зло. Воевать с джиннами как явлением — все равно, что воевать с человечеством только потому, что среди людей есть недостойные. Сказочнику дали имя Даджаль — «лжемессия». Ломать установленный свыше миропорядок мусульмане не собирались, ответы на все вопросы им давал Коран, так же как в следующей деревне Библия давала ответы христианам.
Христиане приютили Сказочника, предоставили кров и пищу. Он поделился с ними своими планами. Его намерения не вызвали не только восторга, но даже понимания.
— Зачем? — спрашивали христиане.
— Разве никто из вас не хочет воплотить мечту всех людей о свободе?
— Мечта по своей природе не свойственна христианскому мировоззрению. Не надо отводить мечтам внимания больше, чем они заслуживают. Мечта — это игра ума и чувств, в лучшем случае добрая и светлая, в худшем — опасная. В любом случае, мечта — это отрыв от реальности. Христианство — мировоззрение абсолютно реалистичное, на истине основанное и истины взыскующее.
— Разве основа христианства — не вера?
— Вера без знаний — пустая мечта.
— Не понимаю. В далекой древности предки придумали, что Бог должен быть таким, каким вы Его представляете, и через тысячелетия вы продолжаете в это верить? Наука многих поколений вам ничего не доказала и ни в чем вас не разубедила?
— Вы неправы. Предки не придумывали, каким должен быть Бог, они не знали, какой Он. Их заслуга в том, что, умея жить и любить гораздо лучше нас нынешних, они отсекли все, чем Бог не является. Мы верим в то, что осталось и что словесной эквилибристикой не опровергнуть, когда дело доходит до основ знания, которое упирается в фундаментальный тезис «Бог есть любовь». Вы также неправы, что наука отрицала существование Бога. Наоборот, большинство ученых сразу, после прорывных открытий, или со временем приходили к Богу. Вы недостаточно знаете первоисточники. Кто-то вам внушил, что наука и религия — противники. На самом деле они напарники, они не опровергают друг друга, а дополняют.
— Вы много знаете о древнем мире. Откуда?
— Незнание появляется тогда, когда нарушается связь поколений.
Сказочник не сдавался, настаивал на своих взглядах, пытался убеждать маловерных. Его начали сторониться, по памяти цитировали Священное Писание: «Тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга, и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих, и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь». Итогом разговоров стала та же отповедь, как и в деревне мусульман:
— Нам не запрещают жить так, как мы хотим, зачем же нам бунтовать?
Сказочник пошел дальше. В следующей деревне сначала все шло отлично, его с воодушевлением выслушали, но решение осталось за советом старейшин. После долгого совещания Сказочника пригласили к костру, где сидело пятеро самых старых жителей деревни. Дивов здесь называли нечистью.
— Ты просишь нашей помощи, чтобы подчинить нечисть людям. То есть, ты хочешь завладеть сознанием нечисти. Ты маг?
— Не в том смысле, в котором вы думаете. Я не волшебник, просто я знаю, как устроена нечисть. Ею можно управлять. Скажу больше: нечистью нужно управлять! Она должна служить людям. Представьте жизнь, где люди правят нечистью, а не наоборот. Сколько полезного сделает нечисть, если ее мощь и возможности направить только на улучшение жизни людей!
— Ты собираешься управлять нечистью на правах сильного, как она управляет нами, или все же подчинишь ее сознание?
— Я сделаю так, что вся нечисть, от первой до последней, будет счастлива служить людям. Нечисть поймет, что в этом смысл ее жизни, и будет стоять в очереди, чтобы выполнить очередную задачу.
— Значит ты маг. Тебе известно, что полагается делать с теми, кто владеет магией?
— Будь я магом, я внушил бы вам, что прав, и вы признали бы мою правоту. А вы не соглашаетесь со мной. Какая же это магия?
— Наверное, твоя магия сейчас однобока, и люди тебе пока неподвластны. Но все может измениться. Поэтому магия запрещена. Запрещены даже разговоры о ней. Ты хочешь, чтобы нечисть нас уничтожила?
— Наоборот, я хочу, чтобы она вам служила. Сделать это просто. Когда-нибудь у меня будет достаточно помощников, чтобы не просить чьей-то помощи, но зачем терять драгоценное время? Нечисть можно подчинить уже сейчас!
— Ты не слышал, что было сказано? За магию или разговоры о ней полагается смерть.
— Я говорю совершенно о другом. То, что я предлагаю, не магия.
— Ты предлагаешь то, что очень похоже на магию. Каждому из нас ошибка может стоить жизни. Больше мы не будем тебя слушать. Если ты скажешь еще слово на прежнюю тему, будешь убит. Ты понял?
— Да. Ни слова о том, что другие могут принять за разговоры о магии.
— Верно. Даешь слово, что отныне будешь обдумывать каждое слово, и если у кого-то возникнут подозрения — безропотно примешь наказание?
— Даю слово.
— Хорошо. Но мы не можем быть уверены, что нечисть не узнает о твоих словах и не примет их именно за то, за что приняли мы. Ты хороший человек, здесь никто не желает тебе зла, но ты опасен для нас. Мы не хотим твоей
