Арехин в Арктике - Василий Павлович Щепетнёв
Но вот и выход.
На этот раз лаз заканчивался не столь удобно, как прежде. Купелью. Бассейном. Подземной лагуной. Насколько виделось Арехину, под ним была вода.
Видел же Арехин во тьме много лучше обыкновенного человека. В старых словарях эту особенность называли ноктолопией. В новых же ноктолопией стали обозначать совсем противоположное — утрату способности видеть во тьме. С чего вдруг произошел переворот в терминологии, Арехин не интересовался, хватало интересов других. Главное, что ночное зрение сохранилось в полной мере. Доктор Хижнин считал, что либо он улавливает самое незначительное количество света, либо видит те световые лучи, которые для большинства людей недоступны, например, инфракрасные. Либо же и первое, и второе вместе. Дело вполне естественное, хотя и редкое.
Но сейчас эта особенность мало помогала Арехину. Он разглядел, что до поверхности воды от лаза был метр, если не больше. Он разглядел, что в глубине слабо мерцают вишнево-красные огоньки, которые время от времени пересекают темные силуэты. Возможно, поляровнаты, возможно, тюлени.
И всё.
Источник жужжания, напротив, был наверху, но издавали его живые существа, механизмы или же воображение, биться об заклад Арехин бы не стал.
В сказках добрый молодец кидается в кипящий котел, и выходит из него писаным красавцем. Если ему помогает конёк-горбунок или Марья-Царевна. А глупый царь становится царем варёным.
На кипящий котел купель-бассейн-лагуна не походили никак. От воды веяло стынью.
Лежа на животе, Арехин опустил руку вниз, но до воды не достал. Нашарил в мешке коробок спичек, поджёг одну и, прищурясь, осмотрелся. Да, так и есть, до воды — метра полтора. А вдаль купель тянулась не менее, чем на полсотни шагов. Может, и дальше, но тут из-под поверзности бассейна вылетела водная струя, выбила спичку из руки, а заодно и чуть не смыла в воду самого Арехина.
Не любят здесь света.
Однако Арехина больше беспокоило то, что он успел увидеть вверху, на сводах пещеры. Белый известняк, ничего необычного. Сотни, тысячи черных точек и охряных мазков, то ли жуков, то ли слизней — вот это уже не обычно. За счет чего они живут? Чем питаются?
Пока вода стекала с рук и лица, он решил, что загадки не стоят отгадок. Питаются, ну, и питаются чем-то. Вдруг это просто роспись купола углем и охрой?
И тут жуки засветились, образуя звездный купол. Планетарий, но чужой планетарий. Созвездий Арехин не узнавал. Да и не до того ему было. Он старался удержаться на краю лаза. Вниз, в воду влекла его сила не физическая: стены лаза по-прежнему держали хорошо. Нет, его просто тянуло проползти вперед и погрузиться в мрачные воды, как, бывает, тянет прыгнуть с обрыва или с колокольни. Обычно эту тягу удается перебороть, но сейчас — другой случай. Всего лишь несколько движений, и его ждет нечто, изменяющее миры.
Миры — ладно, возражал Арехин. Не хотелось меняться самому. И не нужно, уговаривал Глас голосом Птыцака. Меняться наружно вовсе не обязательно, более того, на Арехина возлагаются большие надежды именно в человеческом обличии. Но Арехин не хотел довольствоваться обличием. Хватит. Внутри он уже однажды менялся, довольно с него. И больно, и тоскливо, и одиноко.
Будет не больно, особенно потом, возражал Глас-Птыцак. И не тоскливо, напротив, жизнь наполнится смыслом, и каждый шаг к продвижению цели наполнит его и радостью, и гордостью, и уверенностью. И уж конечно, об одиночестве не будет и речи: с ним всегда будет Глас и сочлены по Гласу.
Сочлены? Это слово подтолкнуло Арехина. Только не к воде, а в обратную сторону.
В голове Арехина раздался вой, в котором теперь не было ничего от Птыцака, от зверя, вообще от земного существа.
Вой, и вой себе. Он нащупал флягу и выпил полных три глотка.
И вой захлебнулся. Выходит, выл он сам? Ещё глоток — за открытие!
Ползти пятясь, да ещё в гору, было нелегко. Ничего, главное — не паниковать. По счастью, ход был широк. На медведя. На большого белого медведя. Белый медведь бурым не чета. Бывает, что и в тонну вымахивает. В тонну, пожалуй, в этот лаз не протиснется, а вот пудов в двадцать пять, в тридцать — очень может быть. Ну, а он на медведя не похож. Размеры не те. Таких, как он, здесь двое разминутся. Если одеждой не сцепятся.
Как напророчествовал: ногами уперся в кого-то. Нет, не в медведя. В Горностаева.
— Вы куда ползете? — спросил лжепрофессор.
— Назад.
— Назад нельзя, — убежденно сказал Горностаев.
— Можно, можно. Видите, ползу, и ничего страшного не случается.
— Ещё случится, — пообещал Горностаев. — Давайте, ползите вперёд.
— Сами ползите, если охота. Но только сначала дайте мне вылезти отсюда.
— А если не дам?
— Тогда застрянем оба.
— А если я буду стрелять?
— И подавно застрянем.
— Ничего, тут уклон, как-нибудь вытолкну вас.
— Может, да, а может и нет.
— Это почему?
— Больно позиция у вас неудобная — стрелять. С первого выстрела убить трудно. А я начну отстреливаться, глядишь, и попаду. И тогда мы оба закупорим тоннель — до прихода медведей.
— Вы, маэстро, и про медведей знаете?
Арехин не ответил, а отхлебнул ещё глоток. Согрелся изнутри. И Глас, похоже, окончательно потерял его в хмельном тумане.
— Тем не менее, я настаиваю — ползите вперед!
— Сами ползите. Если устроитесь так, чтобы ничего не торчало, мы разойдемся. Возможно.
— Возможно? — переспросил Горностаев.
— У меня с собой две гранаты. Хорошие гранаты, в народе их ананасками кличут. И если мы сцепимся, то чтобы не мучиться долго, я подорвусь, да и конец представлению.
— Вы это серьезно — про гранаты?
— Серьезнее некуда. А можно так: сначала одну пущу вперед, уклон хороший, бойко покатится, и взорвется — там.
— Думаете, Глас испугается вашей ананаски?
— Или разозлится. Тоже результат. Глас во гневе не станет разбирать, кто именно его потревожил. Начнет давить и правых, и виновных.
Горностаев замолчал. Арехин лежал и чувствовал, как алкоголь из желудка проникает в кровь. В пересчете на чистый спирт он принял граммов сто. Изрядная доза для трезвенника. Но сыр в желудке не давал захмелеть сразу. Растягивал процесс. Но не до бесконечности.
— Хорошо, — после паузы возобновил переговоры Горностаев. — Ползём назад. И вы уж с гранатами
