Николай Романецкий - Дельфин в стеарине

Тут мне в голову пришла очень любопытная мысль.

Черт возьми, а вдруг все это – отъявленная липа! Все происходящее в целом! Разве не может быть совсем другой расклад? Ну-ка, ну-ка… Не нукай, парень, не запрягал!.. А расклад вот каков… Никто не убивал господ Бердникова и Зернянского, их трагическая гибель – на самом деле просто совпадение. Цепочка из двух происшествий всегда может быть случайной. Вот если бы погиб еще кто-нибудь из "Бешанзерсофта", совпадение оказалось бы маловероятным. А так, подумаешь, один поехал да разбился, другой решил: а я круче, я другу хоть после смерти нос утру, смоделировал условия первого "эксперимента" – с теми же результатами, разумеется… То есть, это даже не случайность, а неизбежность, но случайная неизбежность, так сказать… И тогда получается, что убийств не было, а меня привлекли к этому делу только с одной целью – проследить, каков я в сыскной работе. Кому это может понадобиться? Да любой спецслужбе – от внешней разведки до полиции нравов. А потом, после проверки, последует приглашение на работу…

Я расхохотался, и Поль немедленно отреагировал:

– Почему оперативная информация вызывает смех? Я не понимаю.

Конечно, он не понимал. Еще бы! Моего смеха не понял бы даже человек, а не какой-то там процесс передвижения электронов по проводам, что бы там ни говорили о способностях этого процесса к самообучению…

– Я смеюсь вовсе не над оперативной информацией. Я, дорогой мой, смеюсь над самим собой.

– А что смешного вы сказали?

– Ничего. Я смешное подумал.

И в самом деле… Что это за спецслужба, которая устраивает кандидату в свои ряды такую проверочку! Зачем такие гигантские траты? Любая спецслужба завербовала бы меня, отправила в свою школу проходить университеты, а потом бы бросила на несложное задание под контролем опытного агента. Чтобы посмотрел – выплывет парень или не выплывет?.. Вот и вся недолга!

– А я не умею думать смешное, – сказал Поль.

В его словах не было сожаления или хвастовства – он просто констатировал факт.

– И слава богу! – заметил я. – Это даже человек не каждый умеет. У меня вот тоже не всегда получается.

– А научиться можно?

– Вряд ли, – сказал я. – Такое умение или есть или его нет.

– Значит, это талант.

– Чего-чего? – слегка ошалел я.

– Мне известно, что умение, которое или есть, или его нет, называется талантом. Таланту обучиться нельзя. Так что этот наш разговор я запоминать не буду. Чтобы не занимать дисковое пространство.

Я присвистнул.

Черт, а ведь он же действительно все запоминает! И все помнит. Будь у нас, людей, так, мы бы свихнулись. Нет, сетевых агентов не нужно снабжать эмоциями, иначе программы начнут виснуть. С другой стороны, нет эмоций – нет и интуиции, а сколько программистов мечтают об интуитивности ИскИнов!

– Послушай, Поль, – сказал я. – А как ты относишься к самому себе?

– С уважением, – ответил сетевой агент.

– А что такое, в твоем понимании, уважение?

– Оценка эффективности работы. У меня она превышает восемьдесят процентов от максимального для моей модели уровня.

– А почему не сто?

– Но тогда бы не было необходимости в самообучении.

Черт, ум за ум зайдет! А с другой стороны, и правда: если эффективность сто процентов, зачем и чему учиться? Некая логика в этом имеется.

– А когда эффективность станет сто?

– Потолок поднимется, так чтобы достигнутый уровень был принят за восемьдесят.

Во, блин, неужели, в смысле арифметики, все так просто? Дополз до столба, он передвинулся дальше; снова дополз – опять передвинулся… А с другой стороны, эта система напоминает человеческое умение ставить перед собой новые цели. Достиг одной, ставь перед собой следующую, выше. Иначе жизнь теряет смысл, и остается топить нарастающую неудовлетворенность в вине. Кино, вино и домино – три источника, три составные части пофигизма.

Я вспомнил, как на выпускном вечере в гимназии выступил отец нашего одноклассника, директор выставочного комплекса "Ленэкспо". "Пока в ваших мозгах не царят кино, вино и домино, вам есть куда стремиться, – сказал он. – Как только эта троица овладеет вашими умами, можете ставить на себе крест!" Я навсегда запомнил эти его слова.

А потом, уже после всего случившегося с моими старшими, я нашел в бумагах, оставшихся от деда, материного отца, такое вот стихотворение:

Приятель четверть века мечтал лишь об одном:

Как кошку он с порога запустит в новый дом.

Мотаясь меж чужих, казённых стен

Был крепко взят мечтой такой он в плен…

И вот настал однажды благословенный час,

Когда на новоселье он пригласил всех нас.

Так принято давно в народе нашем -

С времён, как пили квас и ели кашу…

Звучали тосты громко, звенели стаканы.

И наконец на кухню курить явились мы.

Ведь знают и сатрапы, и поэты:

Ну что за кайф в пиру без сигареты?..

Сказал приятель грустно,

"памирину" смоля:

"Ну вот, сбылось… Но дальше жить незачем, друзья!"

Я понял из беседы той отлично:

Мечта всегда должна быть безграничной…

А друг мой – что?.. Давно уже его меж нами нет.

Он в собственной квартире сгорел за восемь лет.

Мне не дает покоя одна мыслишка – что

С мечтою о квартире он прожил бы все сто…

Эти корявые строки как нельзя точно отражали то, что обязательно должно присутствовать в жизни каждого человека. Надо полагать, деда мучила проблема бессмысленности собственной жизни. Я много раз пытался понять, в чем же он видел эту бессмысленность. Увы, когда он был жив, подобные проблемы были от меня бесконечно далеки, а все и всех вокруг я воспринимал как данность. Проблемой же была моя невезучесть, да и ту я вовсе не воспринимал как беду. А потом случилось то, что случилось…

Нет, у человека обязательно должна быть в жизни мечта, и достигая ее, он должен видеть впереди следующую. Сейчас моя мечта – заработать репутацию опытного и удачливого частного детектива, и ради такой задачи стоит выползать по утрам из кровати…

Кстати, повзрослев, я много думал о своих дедах и бабках. Меня очень интересовало, почему это поколение молчаливо согласилось с разрушением созданной предками страны. Почему, хлебнув свободы, а вернее воли, они с такой легкостью забыли не только церковные заповеди, но и кодекс строителя коммунизма, по которому их когда-то пытались воспитывать, и принялись покупать и продавать все и вся – от родной земли до собственной души? Что случилось с коллективным бессознательным, если ложь и порок сделались для людей истиной и добродеянием?

Нет, конечно, я ни в коей мере не осуждаю их – кто я такой, чтобы осуждать своих предков? – но это по их вине мы по сю пору расхлебываем кровавую солянку, которую они варили в течение двадцатого века.