Светлана Чехонадская - Саваоф

Третий постулат: «Все мужья и жены изменяют друг другу».

В его защите она так же бескомпромиссна.

— Знаешь, я ненавижу ханжество, — сказала Марианна. — Что ты все притворяешься? Думаешь, мне на самом деле интересно, спала ты с этим следователем или нет? Нравится тебе считать свой брак счастливым — считай! Мне-то что? Врешь ты или правда ничего не знаешь, мне без разницы. Вот я лично не ханжа и не страус. Я честно призналась этому следователю, что не прочь с ним покувыркаться, дала свой телефон.

— Звонил?

— Еще нет. Но позвонит, куда денется...

— Марианна, когда ты во время ссоры говорила Антону, что у него рога и что он двигает по службе любовников Елены, ты... зачем ты это делала?

— А что?

— Это ведь неправда.

— Почему неправда? Нет, ну эти якобы находящиеся в неведении супруги — они даже чем-то симпатичны! Засунули морды в песок, а задницы торчат наружу!

— Марианна! Антон не двигал по службе никаких любовников! Может, Елена ему и изменяла, но совсем не во множественном числе, не с сотрудниками банка и не так, как ты об этом говорила!

— Ты придираешься к интонации, а надо воспринимать суть! Я точно знаю, что у Антона рога. Елена как-то выпила, похвасталась. Сказала: «Мужчина что надо. Сильный, смелый, я его очень люблю». Ты знаешь, кто это?

— Знаю.

— Кто?

— Не скажу. Но он не имеет отношения к банку. И его не надо двигать по службе. Он сам кого хочешь подвинет... И он женат.

— Кто, скажи!

— Нет, не скажу. Потом ты его все равно не знаешь.

— Ну скажи! Пожалуйста!

— Нет! Марианна, а ты знала, что Антон — наркоман?

— Наркоман! Нашла наркомана. Баловался... Мы как-то вместе — у них дома... И твой Алехан был... Но мне не понравилось.

— А почему я не знала?

— Ты же ханжа, я говорила. Как мой Микис. Он тоже тогда развыступался. «Чтобы больше никогда-а!», да «Я запреща-аю!»

— Как он, кстати?

— Все! Считай, смылся. Теперь своей якутке будет запрещать... Но отступного дал.

— Да ты что?!

— Да, — гордо подтвердила она. — Он ведь сейчас землю продает, то есть должен оформить отчуждение своей доли, а я — жена, могу претендовать на какой-то там про цент. Вот он и откупился. Два миллиона выложил.

— Два миллиона! — изумленно повторила я. Хотела спросить: откуда? — но не решилась. Благодушное настроение моей подруги — вещь крайне непрочная.

— Марианна, а ты никогда не видела в окружении Елены молодого парня — черноволосого наркомана? Его не было на ваших... сеансах?

— Нет.

— А не слышала такое имя: Горик?

Она покачала головой.

— А толстая женщина, ассирийка, никогда при тебе к Елене не приезжала? Может, нанималась убираться в доме? Или в саду? Привозила еду?

Марианна как-то странно посмотрела на меня, но ничего не ответила.

— Ты вспомнила, что говорила-то? — спросила она. — Какую фразу заменили?

— Не вспомнила. Может, ее и не было? Елена могла придумать повод, чтобы наведаться в «Саваоф» и узнать, правда ли, что Антон разорен.

— Я тоже так думаю. Никто из нас не сказал ничего значительного, что нужно было прятать. Скажи, кто ее любовник?

— Нет, Марианна.

— Скажи.

— Нет.

— Тогда и я тебе кое-чего не скажу!

Я засмеялась:

— На дешевые штуки не клюю!

Зазвонила Марианнина трубка. Она нажала кнопку.

— Але? — пропела она, взглядом призывая меня в свидетели. — Да. Здра-асьте. А мы о вас только что го-вори-или. — У Марианны есть в запасе такие тягучие интонации. При этом черты ее лица обычно заостряются, это означает, что она вышла на тропу войны. — Что говорили? Что вы красавчик. Она что говорила? Какой вы осведомле-енный!.. Да, здесь. А она, кстати, говорила, что вы взя-яточник... Да-а. Все верные жены очень подозрительны. Это от постоянного воздер-жа-ания... Она? Да. Уже много лет... А обо мне не хотите спросить? Я не воздерживаюсь. Поэтому верю мужчинам. Особенно следователям.

Теперь Марианна заговорила голосом маленькой девочки: не нараспев, а, наоборот, отрывисто — это вторая стадия. Сощурившись и встав в самую выгодную свою позу (грудью и подбородком вперед), хотя собеседник не мог ее видеть, она отвечала Гергиеву, а я сидела и думала о трех вещах.

Откуда ее Микис взял два миллиона?

Почему она так странно смотрела на меня, когда я сказала о толстухе-ассирийке?

И главное: почему наш довольно пустой разговор дал мне удивительное ощущение: что я действительно сказала во время настоящей ссоры нечто, чего затем не услышала в записи на «Саваофе»?

Надо только немного напрячься...

Подумать.

Подумать в тишине...

— Тебя! — буркнула Марианна, протягивая мне трубку.

— Здрасьте, — сказал Гергиев. — Сейчас сидел у своих друзей в уголовном. Узнал, что они выезжают на осмотр дома Татарских. Нужно закрывать дело, а описи вещей нет. Услышав, что вас привлекут к осмотру, я тоже вызвался... Ваш муж сказал, что вы у подруги. Прокатимся?

— Марианна тоже должна ехать?

— Увы, да. Две служанки уже на месте, нужны еще два человека... Но я рассудил, что она все-таки лучше, чем ваш муж.

Я не поддержала шутку.

— Ах, какой дом! — прошептала маленькая аккуратная ливанка, поднося платочек к сухим глазам: черные бусинки с синим ободком, они горели острым любопытством и отчасти злорадством. — А кто наследник?

Ливанка была Елениной уборщицей. Приходила она два раза в неделю, включала все пылесосы и автомойку окон — а затем распивала чаи, наблюдая за работой механизмов.

— Ты и сама могла бы все это включать, — как-то сказал Елене Алехан. — Сэкономила бы сто тысяч в месяц. С ума сойти!.. Я зарабатываю почти столько же!

— Это характеризует тебя не с лучшей стороны, — насмешливо сказала ему Марианна, присутствовавшая при разговоре: мы все сидели у Татарских, у камина, вечером.

— Дело не в том, чтобы что-то там включить, — объяснила Елена. — Надо все собрать, разложить по местам... Таких машин еще нет на свете. Например, нетрудно включить программу стирки — но ведь вещи нужно разобрать, рассортировать, донести до постирочной, в конце концов.

— Действительно, как же трудно быть богатым! — хмыкнул Микис. — Донести до постирочной! Как я вам сочувствую!

Елена не хвасталась, она была простодушна в этих своих объяснениях. На самом деле все так: дойдите-ка от кабинета Антона до комнаты, где стоит стиральная машина! А если учесть, что Антон три раза в день меняет рубашки?

Была у них и кухарка — тоже приходящая. Постоянная им не требовалась, в основном они обедали в ресторанах. Пожилая женщина, опрятная, аккуратная, она следила за тем, чтобы вовремя привозили сыр, сливки, йогурты для завтрака, меняла программу на хлебопечке и на кофеварке, в зависимости от их расписания (иногда кофе для завтрака требовался в восемь утра, но чаще — в одиннадцать, а Елене так и в час дня). Пару раз в месяц она отвечала и за заказ ужина из ресторана — в те дни, когда Елене казалось, что у нее одутловатое лицо. Она из-за этого очень расстраивалась и говорила Антону: «Завтра схожу на процедуры, приведу себя в порядок, а сегодня поужинаем дома, хорошо?» Время, проведенное наедине с женой, его искренне радовало — как и время, проведенное с нею на людях. И так же, как время, проведенное без нее в клубе — Антона вообще радовало любое время жизни, лишь бы были деньги, а они у него всегда были.