Лада Лузина - Мой труп

- Какую пьесу?

- «Эвридику» Ануя. Он убедил Стаса поставить ее. Ты пропела ему все уши!

- Нет!

- Ты не пела? Это не твоя любимая пьеса?

Бог мой, до чего он ненавидел меня!

- Моя. Любимая. Но это не правда. Я не убеждала. Я просто…

- Да посмотри на себя! На тебе ж его майка!

Я заторможенно оттянула ткань, чтобы взглянуть на то, во что я одета. Утром, опаздывая на работу, я втиснулась в безотказные джинсы и любимую футболку «Рискни здоровьем, потрогай здесь». Кажется, Женя был прав. Лет пять назад Андрей забыл ее у меня. А я не захотела отдавать. Она понравилась мне…

Слишком много совпадений.

Неестественно много. Они выстроились в ряд и шли на меня победным маршем. И все они были ложью!

Такой же ложью, как наш бессмертный роман с Костей. Три недели я верила, что мы обвенчаемся в церкви и умрем в один день - три года не желала смириться с самообманом. И на руках у меня тоже были факты - весомые факты, свидетельствующие о его любви ко мне. Он тоже несся ко мне по первому зову, мы тоже говорили по телефону взахлеб, тоже часами…

Такой же ложью, как добрые, справедливые, мудрые заветы Владимира Ленина. И на руках у историков тоже были факты - целый шкаф в нашей школьной библиотеке был забит весомыми томами, свидетельствующими о любви Ленина к детям, животным, всему человечеству.

- Женя, пойми, - сказала я жалобно. - Я не знаю, что Андрей говорил тебе. Я не знаю, почему он говорил тебе это… Но это неправда!

- А почему я должен верить тебе, а не ему? - спросил Женя жестко. И я осеклась.

Я вдруг поняла, что наш роман, придуманный им от начала до конца, - уже существует. В том, неведомом, но оттого не менее реальном пространстве, где будет вечно жив добрый Ленин. Где вечно длится никогда не существовавший роман Блока и Анны Ахматовой. Роман столь нетленный, что и столетье спустя люди верят в него. Хоть оба поэта не то что не любили - всерьез недолюбливали друг друга и посвятили друг другу по стихотворенью из вежливости. Но одного ее стихотворенья было достаточно, как и моего кольца. Его стихотворенья - как и моей футболки…

Если Женя расскажет об этом, никто мне уже не поверит. Я - любимая девушка Андрея, девять лет у нас был буйный роман, он остался со мной, а утром я оказалась живой, а он - мертвым. Я убила его, потому что он был и остался бабником. С этим не спорит даже Женя.

Но есть ведь и другие свидетели!

«А как твой Андрей?» - спросила Арина.

«Сначала она пыталась залезть в штаны к Андрею… Но не сомневайся, он ее сразу одернул», - успокоил меня Костя.

«Костя психанул и сказал, что если бы ты вышла замуж за эту проститутку Андрея, ты б для него умерла, - наябедничал Сашик. - А я сказал: Да оставь ты ее в покое. Может, у них любовь!»

«Вы поссорились с ним?»

Все они говорили о нем, как о моей собственности. Все. Даже Инна, видевшая его в первый раз.

«Значит, об этом знали все. Кроме тебя!» - садистски надбавил Женя.

Они сговорились!

Все мои друзья сговорились против меня. Они написали эту пьесу. А пьесы можно трактовать как угодно! И Софья с Молчалиным могли заниматься сексом за запертой дверью, а могли не заниматься. Мать Гамлета могла испытывать к сыну нездоровую страсть, а могла не испытывать. Каждый режиссер толковал пьесу по-своему. Потому что текст пьесы был мертв. И важно не что сказал Костя Треплев, а как.

Я никогда не узнаю, как Андрей сказал это. Потому что он мертв. А мертвых можно наделять любыми качествами. Все их слова и поступки можно трактовать как угодно. А значит, все они знают, что Андрей мертв. Они все убили его. Все!

Или его убил Женя? Лучший друг Женя. Актер-неудачник, незанятый в сегодняшнем спектакле. Игравший во вчерашней «Эвридике» Ануя самую крохотную, неважную роль - официанта в буфете. Маленький, рыжий Женя-«хороший парень», всегда выходивший на сцену в роли «третьего лебедя у пятого пруда».

Он убил Андрея из зависти и решил взвалить все на меня. Или убил, чтоб взвалить на меня, - он ненавидит меня! Ему легко меня очернить. Он друг Андрея, он знает всю фабулу - про его звонки, про приезд, про Ануя, про майку, про кольцо, про Москву. Он сплел новую пьесу. Впервые он сыграет в ней главную роль - роль главного свидетеля моего обвинения. Он выйдет на авансцену и сорвет аплодисменты зала. Мой мент будет рукоплескать ему, пока не посинеют ладони.

Не отдавай меня никому!

Я вспомнила… Мы провожали их театр. Андрей схватил меня на руки и бежал со мной полперрона, потом отпустил и вскочил на подножку. Я думала, это так - выпендрежный театральный экспромт.

Я вспомнила… Мы обсуждали, как я приеду к нему в Москву. Он говорил, что умеет жарить грибы. Он обещал кормить меня омлетом с грибами. Я думала, ему просто нужна подружка-потаскушка.

Друг Костя раз и навечно отучил меня верить, что слова «здравствуй, Любовь моя», ночные звонки и задушевные разговоры о жизни и смерти могут хоть что-нибудь значить. Наша групповая жизнь, на грани групповухи, приучила меня ни к чему не относиться слишком серьезно. Театральный институт научил воспринимать жизнь как бесконечную пьесу - порой смешную, порой невыносимо унылую, порой с трагическим финалом - но все-таки пьесу.

Стоит упасть занавесу, и все перестанет иметь значение. Стоит нам умереть, и все перестанет иметь значение. Время, вскормившее крушением всех идеалов, наделило меня самой черной иллюзией. Иллюзией, что у меня нет иллюзий. С тех пор я смотрела на мир глазами усталого циника. Я оставила в загашнике всего одну иллюзию - смерть. В ней нельзя было разочароваться при жизни. Но даже это было иллюзией.

Все, что я придумала про нас с Андреем, было правдой? Еще вчера. Когда он был жив…

- Но это же невозможно! - заорала я. - Это невозможно. Мы знакомы сто лет! Невозможно любить кого-то сто лет, так чтоб он об этом не знал.

- Невозможно, - согласился «хороший парень». - Ну не слепая же ты. Все, абсолютно все знали об этом.

- Не верю! Я не могла не заметить! А почему, собственно, нет?

Если уж я не заметила, как распался Союз и республика, в которой я жила, стала отдельной страной. Если Костя три года не замечал, что я люблю его, объясняя все мои поступки иначе. Если мои друзья продолжали безмятежно играть в «поддавки», не замечая, что по моим рукам течет кровь… Если одиннадцать лет я не замечала свою жизнь!

Чем мне так не нравилась жизнь? Она так похожа на кладбище! Разве не все мы не замечаем людей, с которыми спим, пьем, едим? Мы живем с ними, мы говорим каждый день, не желая их замечать, не желая отмечать перемен. Мы любим свое представленье о них. Или память о них - красивые надгробные памятники, вроде бронзового юноши с узким лицом, в которого я влюбилась в детстве. Все наше знание умещается в короткую эпитафию на могильной плите: «Моя лучшая подруга». «Моя единственная большая любовь - мой друг Костя». «Мой любимый дедушка».