Александра Свида - Паника в Борках

Вот в эти-то первые числа июля, после жаркого, душного дня разыгралась к вечеру непогода, перешедшая в бурную, грозную ночь. Зигзагообразные молнии почти непрерывно бороздили небо, заливая своим ослепительным светом дачи, цветники и лес. От раскатов грома, казалось, разлетятся над головами крыши. Сорванные вихрем обивки террас фантастическими птицами летают по воздуху, хлопают сорванные с петель садовые калитки, чуть не до земли гнутся деревья, зловеще скрипят стволы темного бора, таинственно шумя своими лопастными ветками, и над всем этим, по крышам, дорожкам и листьям барабанит дождь.

Тррах-та-та-тах! — раздался непосредственно за молнией особенно сильный удар грома.

— Где то близко ударило, — невольно подумалось всем.

Борясь с дождем, смеясь над его тщетными усилиями, как сухая щепка загорелась пустующая дача Потехиных.

Прекрасно организованная пожарная команда главным образом отстаивала соседние дома. Дача же Потехина, загоревшаяся разом в нескольких местах, по народной молве, спалена в наказание Божие. Этого одного уже было бы достаточно для очумевших от всевозможных происшествий дачников, а тут еще ясное, погожее, такое ароматное после пролетавшей грозы, утро подарило их новой неожиданностью. Леди Тольвенор в дорожном туалете, сопровождаемая мужем, выехала, очевидно, навсегда, так как за ней в наемном автомобиле ехали нагруженные дорожными чемоданами ее камеристка и лакей. Через час ее выезд или, как выражались кумушки, бегство, подтвердилось. Перед подъездом остановились грузовики, и была вывезена вся обстановка. Внезапное исчезновение Бадени вызвало много толков, и лишь объявление войны, последовавшее спустя несколько дней, до некоторой степени объясняло бегство венгерской графини. Эти события послужили сигналом, и потянулись в Москву возы и платформы, нагруженные вещами. К первому августа, несмотря на прелестную погоду, дачи были наглухо заколочены по-зимнему.

Глава XXXVI Последняя встреча

Падают силы у Потехина.

Кое-как удалось ему замять дело по убийству Сережи, много, усердно поминал в церквях умершую жену, ночи напролет слезно молился в тиши своей спальни еще за кого-то, и все же душа его звала в даль, на простор, а тело требовало измора. Ликвидировал дела, закрыл дом до своего возвращения, а капитал положил в банк с распоряжением, на случай смерти или неявки своей в течение пяти лет, все передать Василию Власову Корунову, уроженцу деревни Пестровки и т. д., озаботился об остающихся служащих и ушел.

Идет давно почти без цели. Идет за своей душой, — а она без конца тоскует и куда-то тянет — все дальше и дальше. Был и в святых местах и опять идет, сам не зная куда. Ночует часто в лесу, под кустом, в поле на меже.

Сегодня встал рано; погода теплая, ясная. Дорога давно идет лесом; он не интересуется, куда она его приведет, ему все равно. Вьется дорожка душистым бором, над головой птичий гомон, на прогалинах обдает медовым запахом цветов; он идет, не замечая; из тела и глаза, и душа ушли. Дорога поднимается все выше и выше. Вот перед ним на горе монастырь. Высока и толста белая стена; за ней по скату горы кельи-игрушечки лепятся; между ними, желтея, бегут ленты дорожек; на самой вершине — церковь. На ней высоко большой ажурный крест. Солнце в него лучом ударило, яркими искрами рассыпалось. Чудится, висит крест прямо в воздухе. Стал ослепленный Потехин, глаза рукой прикрыл, старается мысли собрать, а с колокольни сначала один несмелый, за ним другой, третий удар по воздуху поплыли, и полился призывный звон.

Потехин снял шапку и, осенив себя широким крестом, пошел на призыв колоколов.

Н — ский монастырь проснулся со светом. Матушка-игуменья давно встала и у себя в келье на молитве стоит. К ней в окно солнышко луч бросило; осветило, оживило распятого Христа, теплом пробежало по коленопреклоненной фигуре монахини.

В чистом утреннем воздухе колокола так весело, призывно звонят… Потянулись к церкви черные ряды монашек; затеплились перед образами лампады и свечи; тихо покашливая, размещается на клиросе хор; в алтаре облачается священник.

В широко раскрытую дверь, опираясь на высокий посох, входит закутанная до пят в черный креп высшего пострига величавая игуменья. Не спеша, сопровождаемая глубокими поклонами, поднялась она на свое огороженное место и опустилась в высокое кресло. Ослабевшее сердце с силой колотится в груди; для нее стал уже тяжелым и этот незначительный переход.

Из алтаря раздалось благословение; заславословил хор, зашелестели мантии крестящихся монахинь.

Тихо вошел одетый в костюм странника Потехин. Притягиваемый непонятной силой, прошел почти к алтарю; опустился на колени, упал головой на амвон и замер…

Заволновались было на непорядок монахини, но поднялась в строгом жесте рука игуменьи; и уж ничто не нарушало богослужения. Только вздрагивания плеч и вырывающиеся по временам вздохи свидетельствовали о том, что жизнь не покинула еще неподвижно распростертого на полу неизвестного пришельца.

Плохо сегодня молится мать-игуменья, отвлекается ее мысль от слов богослужения. Грудь наполнилась необъятной жалостью к странному незнакомцу; платье и обувь его оборваны, очевидно, видели виды. Поза — страдальца, потерявшего надежду на облегчение. Вспомнились ей собственные былые муки, страдания без границ и меры. Ее спасли любовь и поддержка матерей Агаты и Серафимии. А что, если у него нет руки для спасения, и погибнет душа?

Захолодело сердце в груди; родилось решение пригреть, облегчить бедную грешную душу… Вздрогнула задумавшаяся мать-игуменья; перед ней стояла монахиня и подавала освященную просфору. Благоговейно взяла ее и спрятала в складках своей мантии.

— Это страдальцу, — беззвучно шепнули ее губы. Богослужение окончилось. Осененные крестом, стали в шеренгу монахини, пропуская свою матушку. Медленно сошла она со своего возвышения и, шепнув что-то своей келейнице, вышла из церкви.

Долго не мог понять Потехин, что нужно от него трясущей его за плечо монашенке:…матушка-игуменья… святой жизни инокиня… идти в какую-то келью… плывут через отуманенную голову несвязные фразы. Опомнился на паперти. Как пьяный, шел по извилинам дорожек среди благоухания цветов и порхающих пестрых бабочек. Вот и скромный домик игуменьи; переступил порог, и его охватила особая атмосфера келии. Посреди большое распятие, залитое мягким светом горящей лампады. Под окном на высоком резном кресле закутанная в облака крепа женщина с безгранично добрым и кротким лицом. Кто так может смотреть? Его в детстве еще умершая мать? Или это святая с иконы? Нет, на губах ее пробежала улыбка. Что-то говорит, указывает рукой на стоящий рядом с ней табурет.