Сакс Ромер - Спящий детектив

В назначенное время мы возвратились в студию и нашли ее ярко освещенной. Войдя, мы увидели Мориса Клау: он увлажнял вербеной свой высокий, бледный лоб. Он наклонился и поднял свой плащ с пелериной.

— Ах, друзья мои, — сказал он, — многие законы, что правят деятельностью разума, предстоит нам классифицировать. Я так думаю; воистину. Почему иные эмоции, — он взмахнул длинными руками, — оставляют печать неизгладимую, другие лишь преходящую, третьи же исчезают бесследно? Задаю себе тот вопрос, и некому ответить. И потому невежественны мы и глупы. Нынче ночью, — он заговорил тише, — свершаю я убийство голыми руками! Да! Я убийца! Мой мотив…

— Да, да! — в нетерпении воскликнул Гримсби.

— Нет, нет! — неодобрительно глянул на него Морис Клау.

— Мотив мой бьется у меня в мозгу, стучится во втором разуме, подсознательном разуме. Себя не вижу я, не разгляжу и жертвы. Но я слышу, я слышу. Слышится мне звук!

— Звук, — прошептала Изида. — Тот ужасный звук, его предсмертный крик?

— Нет, нет! — заверил ее отец. — Слышится мне прекрасный звук!

Шло время, но по делу об убийстве в студии никто так и не был арестован. Новые скандалы привлекли внимание публики; разговоры об убийстве в Челси постепенно сходили на нет, преступлению уделялось все меньше места в прессе и наконец статьи о нем совершенно исчезли с газетных страниц.

Между инспектором Гримсби и Морисом Клау определенно пробежала кошка.

— Либо он врет, либо что-то скрывает, — заявил мне инспектор. — Для чего он сохранил сигаретный окурок? И что за чертов звук он услышал, или посчитал либо притворился, что услышал? Знаю только, что я выставил себя идиотом. Нет ни малейшей зацепки.

Признаюсь, я сочувствовал Гримсби. Он привык к тому, что все его трудности разрешает гений из лавки близ Старой лестницы в Уоппинге; в деле об убийстве в Челси инспектор понадеялся, что Морис Клау вновь послужит ему светочем во тьме, тот же, несомненно, пообещал больше, чем в силах был выполнить; великий человек не оправдал надежд.

Страшный удар для инспектора уголовной полиции Гримсби и, должен сказать, причина немалого моего удивления! Непосредственными доказательствами я не располагал, но все же имел определенные основания полагать, что Морис Клау не сидел сложа руки. Дважды я наталкивался на него и прелестную Изиду неподалеку от Квинс-холла[37]; вторая встреча была краткой — Клау, садясь в ожидавший автомобиль, проронил:

— Мистер Сирльз, скажите ему, этому инспектору сыскной полиции, что работе время, но и потехе час. Посоветуйте музыку ему. Скажите, что должно ему порой урвать часок и на концерте отдохнуть от праведных трудов.

Я тотчас сообщил об этой беседе инспектору Гримсби; никогда еще не видел его в такой ярости.

— Он водит меня за нос! — вскричал Гримсби. — Не скоро я вновь обращусь к нему за помощью! Концерты! Да неужели мне нечего делать, кроме как посещать концерты?

Так обстояли дела к тому моменту, когда Лен Хассет, знакомый мне график, чьи работы начинали завоевывать признание, снял дом и печально известную мастерскую, где встретил свою смерть бедный Пайк Уэбли.

Хассет считался ультра-модернистом и был наделен болезненным, меланхолическим воображением; хотя он уверял, что его влекла атмосфера преступления, я подозревал и был даже убежден, что низкая арендная плата, соответствовавшая дурной славе дома и мастерской, куда больше повлияла на его решение. Как бы то ни было, вскоре я получил приглашение на новоселье; в тот же день мне телефонировал Морис Клау.

— Доброе утро, мистер Сирльз, — прозвучало в трубке его грохочущее приветствие. — Опять очень мокро на дворе. Сей отвратительный английский климат приносит несчастья. За одну неделю потерял я двух мармозеток и перувианскую белку. Они видят дождь и туман, они чихают, они кашляют, они умирают. Должен я попросить вас об одолжении, мистер Сирльз: раздобудьте для меня и Изиды приглашение на вечеринку мистера Лена Хассета в новой его мастерской.

— Не составит труда, мистер Клау, — ответил я, пытаясь ничем не выдать свое изумление. — Мы с мистером Хассетом старые друзья. Достаточно мне упомянуть ваше имя, и вы будете с радостью приняты.

Я не сомневался, что Изида будет встречена восторженно, однако, представляя себе эксцентричного Мориса Клау в окружении подобного общества, не мог не понимать, каким чудаком он покажется гостям. Тем не менее, я не сомневался и в том, что Клау руководствовался чем-то более серьезным, нежели жаждой развлечений, и потому поспешил выполнить его просьбу.

Морис Клау заехал за мною на «даймлере»; в автомобиле, с царственным видом, в накидке, подбитой мехом горностая, сидела Изида. Жизнь этой странной пары, двух таких разных людей, окутывала завеса таинственности — никогда еще я не сознавал это так остро, как во время той поездки в Челси.

Кем, спрашивал я себя, был Морис Клау, непостижимый гений, так охотно предлагавший свои услуги хранителям закона и порядка? — торговец зверями и птицами, ветхой мебелью и заплесневелыми книгами? — человек, живший в одном из самых неприглядных районов Лондона? — кем был этот человек, чья дочь обладала непревзойденной красотой, одеяниями и драгоценностями, которые никак не могли быть приобретены на жалкие заработки антиквара из Уоппинга? Мои размышления вновь и вновь возвращались к этим вопросам, но никакого ответа на них дать я не мог.

Прибыв в Челси, мы поздоровались с хозяином в вестибюле дома; после того, как все были представлены друг другу, а красота Изиды заставила скрежетать зубами прочих хорошеньких женщин, я в компании дочери Мориса Клау вышел в сад, направляясь в студию, где уже собрались некоторые гости. Мы на мгновение задержались и заглянули в окно мастерской.

С десяток человек собрались у пианино в дальнем конце мастерской; ближе к нам сидел в высоком кресле у горящего камина странного вида гость с худощавым лицом, гладя черного кота, который устроился у него на коленях. Пляшущие отсветы пламени бросали странные тени на резкие черты его лица: то оно казалось улыбающимся и добродушным, то — секунду спустя — дьявольской маской.

Игра воображения, несомненно; но, когда я обернулся к Изиде и мы двинулись к двери, она в волнении прикусила губу.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего, — ответила она. — Какой неприятный человек сидел там у камина!

В скором времени мы познакомились с ним, а также с черным котом (последний, как выяснилось, принадлежал Лену Хассету). Гость оказался Сержем Скобелевым, русским пианистом, чья слава ширилась день ото дня. Его любопытные маленькие глазки с вожделением уставились на Изиду; девушку так и передернуло от отвращения.