Андрей Бондаренко - Книжник. Сладкая месть

Сзади раздалось робкое и нерешительное покашливание. Он повернул голову и встретился взглядом с небесно-синими глазами Сивого. Славянин, криво улыбаясь, радостно подмигнул, мол: – «Всё правило, земеля! Так им, бесстыжим оглоедам, и надо. Нечего было наглеть, меры не зная. Твари божественные, дешёвые…».

«Скорее всего, он будет молчать», – решил Гарик. – «Зачем Сивому, спрашивается, поднимать тревогу? Он, наверняка, тоже хочет – совместно с молодой и симпатичной жёнушкой – вырваться из плена…. Так, а чём будем убивать других «Божьих слуг»? Может, воспользоваться луком? Или же – славянским мечом? Интересно, а не найдётся ли в хозяйстве дельного ножика?».

Отбросив брезгливость, Гарик пошарил ладонью за голенищем сапога мёртвого Борха, извлёк оттуда массивный короткий нож и одобрительно пробормотал:

– Отличная штука, надёжная. Лезвие тяжёлое, ручка, наоборот, лёгкая. То, что старенький очкастый доктор прописал – для метания…. Так, а что, интересно, отыщется за голенищем у второго покойника? Ага, ещё один дельный кинжал – практически брат-близнец первого….

Крепко сжимая в каждой ладони по лезвию ножа, он ловко соскочил на землю и, пройдя вдоль длинного фургона, осторожно выглянул из-за наполовину промокшего тента. Каурые лошади, запряжённые во вторую повозку, уже преодолели две трети брода.

«Пусть они, суки божественные, выберутся на берег», – посоветовал хладнокровный внутренний голос. – «Не суетись, братец. Надо всё делать солидно и осознанно, то бишь, по-взрослому…».

Но, как известно, железобетонные нервы никогда не являлись отличительной чертой русского национального характера. Когда чёрные массивные копыта каурых лошадок звонко зацокали по прибрежной гальке, Гарик выскочил из-за тента повозки на открытое пространство и метнул – с двух рук, с секундной задержкой – оба ножа.

До «живых мишеней» было метров шесть-семь, расстояние, в общем-то, не самое комфортное. Первый клинок, брошенный правой рукой, послушно попал – куда и планировалось. А именно, вонзился – по самую костяную рукоятку – в толстую шею «Божьего слуги», который тут же, издав утробный вопль, полный ужаса и боли, свалился с облучка повозки на речное мелководье.

Другой же нож («Эх, дурацкая левая рука!», – огорчился искренний внутренний голос), угодил-ткнулся второму «кожаному» в левое плечо. «Служитель Бога» тут же проворно завалился на бок и принялся отчаянно нахлёстывать лошадей длинными вожжами. Повозка резко развернулась и, чуть не перевернувшись, понеслась вдоль пологого берега реки.

– Вот же, незадача, блин славянский! – расстроено сплюнул под ноги Гарик. – Удрал-таки, собака бешеная и живучая. Как бы, морда удачливая, не привёл подмогу…. Теперь, двести процентов из ста, надо ждать скорой погони. Обложат, как беззащитных и наивных зайчиков, мать их. Скорее бы уже – в двадцать первом веке – жара пошла на спад….

С прибрежной отмели раздались болезненные утробные стоны, послышались жалобные причитания.

– Чёрт побери вас всех! – всерьёз огорчился Гарик. – И почему этот хрен с капища до сих пор не помер? Опять, судя по всему, придётся брать грех на душу. Если так и дальше пойдёт, то можно, не заметив того, превратиться в законченного и хронического душегуба. Как говорится: – «Лиха беда – начало…».

Он неторопливо зашёл в бурные речные воды по щиколотку, поместил голову раненого «слуги Сварога» в крепкий борцовский захват и, подражая легендарным голливудским киногероям, резко дёрнул правой рукой. Послышался громкий и противный хруст…

«Тошнит-то как, Господи!», – болезненно скривился непоследовательный внутренний голос. – «Бросай, братец, очередного покойника к порченой и нехорошей маме. Вон же они, подходящие густые кустики. Чеши туда, сейчас поблюём всласть…».

Через пару-тройку минут, полностью освободив желудок от разносолов коварного пасечника, Гарик понемногу пришёл в себя и, отойдя метров на десять-двенадцать вверх по течению реки, тщательно умылся. Вода была в меру холодной и – для разгорячённой кожи – очень приятной.

– Дублий[39] странный[40]! – раздался со стороны повозки хриплый мужской голос. – Елико ходу к коло[41]! Елико!

– Сейчас, приятель, сейчас. Скоро подойду. Пообщаемся, потолкуем о делах наших скорбных и животрепещущих…

Внимательно выслушав Сивого, Гарик, отрицательно помотав головой, сообщил:

– Просишь, чтобы я вас, кормильцев длинношеих инги[42], развязал и отпустил в родные Пенаты? Извини, дружище, но не катит.…Вот, проснутся барышни, могущие свободно болтать-общаться по-славянски, учинят подробный допрос, тогда-то я и решу – окончательно и бесповоротно – ваши судьбы…. Понимаешь меня, земеля рязанская? – принялся активно помогать себе руками-жестами. – Когда девчонки проснуться, не раньше. Подождать надо немного…

В разговор, как и следовало ожидать, вмешалась Велина и затрещала не хуже лесной сороки. Вернее, принялась активно сыпать незнакомыми и полузнакомыми словами – как сушёным горохом.

– Притормози, говорливая, притормози! – взмолился Гарик. – Давай-ка, красотка, помедленнее. Елико помедленнее, если, конечно, так можно выразиться. Жестами помогай себе, не стесняйся. Ага, ага…. Ты хочешь сказать, что Аля, Катерина и Глеб – сами по себе – не проснутся? Как же быть? Существует специальное, то бишь, профильное снадобье? Типа – своеобразное противоядие, отгоняющее крепкий сон? И без него, мол, ничего не получится? Пасечник Вьюга передал «Божьим слугам» некий маленький предмет? Плоский такой, с пробочкой? Хорошо, спасибо за дельную и своевременную подсказку. Будем искать…

В нагрудном кармане кожаного камзола Борха обнаружился пузатый керамический флакон.

– Ты, благая дева, про эту вещицу толковала? – забравшись в повозку, уточнил Гарик. – Что делать дальше? Может, немного капнуть в кружку с водой? Носом дёргаешь? Ага, кажется, понимаю…

Он вытащил из склянки деревянную, хорошо притёртую пробку и поднёс флакон – узким горлышком – к веснушчатому носу Алевтины. Через несколько секунд девушка громко чихнула, открыла глаза и, отчаянно промаргиваясь, спросила:

– Игорёк? Что случилось? Где мы сейчас находимся? Откуда взялась эта быстрая и звонкая речка? Ох, как кружится голова! Кружится и кружится. В висках покалывает. Ничего не понимаю…

– Сейчас разбужу Глеба и Катю, а потом всё и расскажу, – пообещал Гарик. – Зачем одно и то же – повторять дважды? Правильно, незачем. Язык устанет и отсохнет. А ещё можно, ненароком, превратиться в говорящего попугая какаду…. Шутка такая. Не обращай, пожалуйста, внимания. От стресса избавляюсь…